Год 3 от основания храма.
Месяц десятый, Гефестион, богу-кузнецу посвященный.Октябрь 1173 года до н. э. Энгоми.
Солнечный луч, проникший через
неплотный ставень, пробежал по закрытым векам, лишая меня
непривычного покоя. Я хотел валяться на мягкой перине и не делать
ничего. Голова моя словно прилипла к подушке, а руки и ноги
налились свинцом. Если бы не зов природы, я, наверное, не встал бы
с кровати никогда. Пусть весь мир подождет, я это заслужил. Мягкая
постель и безмятежный сон оказались самой большой роскошью, что я
видел за все свои две жизни. Я как будто пил и не мог напиться,
возвращаясь в тишину спальни после шума многолюдного города.
Я, оказывается, привык к одиночеству,
провались оно. И теперь даже дети, тонко чувствующие мой настрой,
не смели беспокоить меня, пока я сам не звал их. Тогда они
забирались подмышку и лежали молча, не произнося ни единого слова.
Илу это давалось легко. Он рос не слишком многословным мальчуганом,
приученным к тяжкой дисциплине власти. А вот Клеопатре, которой
обычно за пару секунд удавалось вывалить все, что могло случиться
за неделю с девочкой двух с половиной лет от роду, приходилось
тяжко. Говорила она еще односложно, но зато восполняла недостатки
речи повышенной экспрессией и пантомимой. Как она умудрялась лежать
молча, я не знаю.
Два маленьких сердечка бились рядом
со мной, а я проваливался в какое-то безвременье, из которого не
хотелось выходить. Во мне как будто сломалось что-то, и я на полном
серьезе размышлял: а ведь Поликсо права. Если сделать все, что
задумал, то все золото этого несчастного мира будет у меня. А для
чего оно нужно, если месяцами не видишь своих детей, а жена хоронит
тебя каждый раз, когда ты садишься на корабль.
— Я же спасаю цивилизацию, —
пробурчал я себе под нос. — Это моя великая миссия и бла-бла-бла.
Соберись, тряпка!
Зря это сделал. По молчаливому
уговору, сложившемуся с детьми, теперь можно было открыть рот. И
началось.
— Па! Я поборол Мегапенфа!
— Па! Я видела жука! Вот такого!
— У меня теперь лошадка есть!
-А у меня диадема! Мама ее забрала и
не дает!
— А где Феано? Она сказки
рассказывала. Сказку хочу! Па, расскажи сказку!
— Подъем! — вздохнул я, выдирая себя
из объятий пуховой перины. — Мама, наверное, заждалась нас.
Здесь встают с рассветом, а потому
сон до полудня считается чем-то из ряда вон выходящим. Даже рабыни
перешептываются, я это чувствую затылком. Я вижу только их
склоненные спины, но даже спины демонстрируют полнейшее недоумение.
Да и плевать. Что мне от их шипения. Хочу и сплю. И вообще, у меня
заслуженный отпуск, и провожу я его дома, с семьей. А сегодня я
хочу прогуляться.
