Где-то в лесу. Макс.
Макс пробирался через густой подлесок
и не понимал, где он находится. Грунтовки не было, машины не было,
а густой липкий туман все не рассеивался. Наконец, белесое марево
стало немного проясняться, и Макс посмотрел туда, где должен был
находиться его дом. Километрах в пяти по прямой, где на въезде в
родной город стояла дурацкая пирамида из красного пластика и горел
вечный огонь, тоже стояла пирамида, и тоже полыхал вечный огонь.
Макс, раскрыв рот, смотрел на чудовищный зиккурат с газовым
факелом, бившим в небо.
- Твою ж налево! – потрясенно сказал
он. – А где же Воронеж?
Он шел уже второй час, и место, где
трасса М-4 должна была огибать родной город, оказалось совершенно
незнакомым. Никакой дороги тут не было и в помине, как не было и
признаков наличия поблизости миллионного города. Ведь скрыть такое
было совершенно невозможно. Пустые пластиковые бутылки,
замусоренные пляжи, смятые пачки сигарет и использованные
контрацептивы за кустами были неизбежны в этом месте. Тут неплохая
спокойная речушка Воронеж еще не превратилась в мутное и воняющее в
жару болото, названное недалекими товарищами из журналистского цеха
«морем». Это штамп был настолько же заезжен, насколько и мерзок,
вызывая у любого думающего человека, что случайно включил местные
новости, ощущение запредельной дремучести. Несмотря ни на что, Макс
родной город любил, хоть улицы его были неопрятны, асфальт во
дворах разрушен, а люди от тех же сибиряков отличались примерно так
же, как марсиане. Хитропродуманное население, которое было ядреным
коктейлем из потомков ссыльных петровских стрельцов, ссыльных же
гулящих баб, хоперских казаков и набежавших после войны крестьян,
выживало в девяностые торговлей. Оно отличалось в этом особым
цинизмом и потомственной изворотливостью, свойственной украинцам,
кои составляли львиную часть юга области. В результате этого
генетического эксперимента получился ушлый горожанин, сильно себе
на уме, точно знающий с какой стороны у бутерброда масло, и еще
более точно знающий, где лежит бутерброд соседа. Но, как уже и было
написано, Макс свой город любил, и был его сыном в полном смысле
этого слова, со всеми присущими его жителям достоинствами и
недостатками. Тут были родные и друзья, первые девчонки, которые
здесь всегда отличались красотой и акульей хваткой, и лавочки, где
он, тайком от родителей, пил с пацанами пиво. Он все это хотел
увидеть, особенно мать и отца, которые должны были быть уже в
годах, но живы и вполне здоровы. Только вот отсутствие федеральной
трассы и жуткая пирамида с факелом на ней подсказывали, что ничего
из того, что он помнит, тут уже нет. Или еще нет. Или вообще
никогда не было. С этим еще предстояло разобраться. Нагорная
Дубрава, что росла по правому крутому берегу Воронежа,
располагалась на своем месте, и была существенно больше, чем помнил
ее Макс. Сильно больше там росли и дубы, а некоторые и вовсе были
немыслимой толщины, Макс таких и не видел никогда. Но, все же, идти
там оказалось куда легче, и кое-где даже встречались тропинки, по
которым еще за два с лишним часа Макс добрался до той самой
пирамиды, стоявшей, как ему показалось, прямо там, где он жил
последние годы. Хотя, возможно, ему это показалось.
