Тишина — это миф. Даже если выключить звук у телевизора, он
продолжает говорить — глазами дикторов, нервными жестами рук,
фальшивыми улыбками. Закроешь ноутбук — интернет всё равно
просочится сквозь щели памяти, как сквозняк через неплотное окно, и
зашепчет заголовками.
После событий у завода прошло четыре дня. Четыре дня, за которые
я убедился: тишина умеет рождать новые виды шума, и все они — обо
мне. Кто-то с жаром переписал мою биографию, которой у меня никогда
не было; кто-то насчитал доли в наследствах, о которых я слышу
впервые; кто-то выложил список моих будущих любовниц и политических
врагов; кто-то уверенно нарисовал схему дворцового переворота, в
котором я, оказывается, играю на флейте на крыше и отдаю приказы
через голубей.
Жёлтая пресса соревновалась с розовой, белая делала вид, что она
серая. Аналитики цитировали «надёжные источники», а интервью с
людьми, якобы знавшими меня «в детстве», крутили блоком — сразу
после прогноза погоды и перед рекламой эхо-пасты для зубов.
Иногда это было смешно. Иногда — чуть тревожно. Я успел пожить в
мире без магии, потом в мире, где магия — банальность, но такого
размаха коллективного воображения не видел нигде. Здесь реальность
перестала что-либо значить. Любая тень на стене дома мгновенно
становилась «доказательством». Любой стук за окном —
«подтверждением». Слухи множились сами, как слизни после дождя.
Я ловил себя на том, что слушаю не ради веры, а из любопытства:
насколько далеко они зайдут. И понял — до куда угодно. Уже ходили
версии, что я внебрачный сын Императора, что мой род всегда был
императорским, но «скромничал», что я женат на собственной тени, и
тень эта — иностранка.
Чем громче раздавались эти истории, тем сильнее я отстранялся.
Ни одного документа о заводе я не открывал, ни одной сцены у ворот
не перебирал в памяти. Каждый раз, как мысль делала шаг в ту
сторону, я перекрывал ей путь. К концу четвёртого дня это стало
привычным дыханием: вдох — тренировка, выдох — бумаги, вдох — двор,
выдох — кухня.
И вот этим утром я решил хотя бы на полчаса позволить себе самое
мирное из возможных развлечений — кофе на кухне.
За последние дни я туда выбирался не часто. Чаще оставался в
кабинете, где на столе вместо скатерти лежали слои бумаг, заметок и
распечаток. Там же я пил кофе — не потому, что он был вкуснее, а
потому, что каждое утро меня встречала куча вопросов, которые
требовали разбирать здесь и сейчас.
