— И куда это годится? — спросила сама себя Анна, разглядывая
своё отражение в зеркале. Пролетело жаркое лето, буйные краски сада
сменились приглушенными осенними, Алексу исполнилось полгода, а она
все еще не может по-человечески влезть в свой старый гардероб.
Грудь не желала помещаться в лиф и, как сказала Мария Тимофеевна,
вряд ли в ближайшее время (если конечно она не откажется кормить
сына молоком) это случится. Пришлось несколько новых платьев
заказывать у портнихи, а еще у половины старых расшивать верхнюю
часть. Сегодня заказ доставили, Анна выбрала наряд для вечера и
теперь не могла понять, как именно она выглядит. С одной стороны
отражение показывало ей здоровую розовощёкую женщину с блестящими
глазами (нравилась она себе, чего уж тут скрывать, особенно после
слов мужа, услышанных утром), а с другой на саму себя даже годичной
давности она не очень походила. Она изменилась и, наверное, еще не
привыкла к себе новой окончательно.
Сегодня утром Штольман пригласил Аню на свидание. Настоящее
такое свидание, с выходом в свет (давали «Служанку-госпожу»
Перголези, которая длилась всего час, что было очень удобно в связи
с Алексом), прогулкой по набережной и ужином в ресторане. И Анна
волновалась. Потому что женщина в зеркале еще ни разу на свидания с
мужем не ходила, в платья из газа и шифона не облачалась, саму себя
новую миру не являла. Короткие расследования, ужины с семьей и
прогулки по округе не в счет. Это совершенно другое.
— Ну вот, — произнесла наконец Анна, пристроив на лиф платья
брошь и еще раз критически оглядев себя. Ну ладно! Не так все
страшно. Для первого выхода в свет вполне себе ничего. Никто про
изменившиеся параметры не знает. Кроме Штольмана и её самой.
Вздохнув, Аня потянулась за шарфиком и накинула его сверху. Для
надежности.
За дверью раздались странные звуки: скрип, сопение и
постукивание. Анна улыбнулась. Она точно знала, кто в их доме так
шумит. Осторожно отворив створку, она улыбнулась еще шире. За
дверью обнаружился сосредоточенный Алекс, который неделю назад
освоил искусство ползания, умиленный Пётр Иванович, который нынче
вечером был в няньках, и суровый Гастон с листами бумаги в руках.
Алекс, увидев, что мешавшее ему препятствие исчезло, сел на толстую
попку и, подняв голову, расплылся в несколько слюнявой улыбке,
обнаружив наверху мать. Как только он понял, что теперь может
передвигаться туда, куда его душа пожелает, все в доме взялись за
голову и поняли, что ранее они жили в общем-то спокойно, а вот
теперь их ожидает кошмар наяву. Так и вышло: Алекс сидеть или
лежать теперь отказывался, требуя исключительной свободы действий,
возмущаясь, если его пытались удержать. Теперь ему требовался
постоянный сопровождающий, коим сегодня был Анин дядя.
