За СССР. Ну, здравствуй, Батя

Если бы вчера мне сказали, что я окажусь в Афганистане, я бы рассмеялся. Но разве не в этом заключается главная ирония жизни? Мы планируем, просчитываем, строим воздушные замки из наших ожиданий, а судьба одним движением смахивает их, как карточный домик.

Я часто думал о природе времени. О том, как оно течёт непрерывным потоком, размывая память, словно вода — береговую линию. Мы вечно пребываем в настоящем, которое тут же становится прошлым, оставляя нам лишь фрагменты воспоминаний, похожие на мокрый песок в ладонях — чем сильнее сжимаешь, тем быстрее утекает.

Меня зовут Антон Волков. Тридцать два года, московский полуноунейм-дизайнер с недописанным романом в ящике стола и бессмысленным существованием, растянувшимся на три десятилетия. Человек, которого можно описать списком отрицаний: не женат, не богат, не знаменит, не счастлив. Человек без прошлого и будущего, зависший в безвоздушном пространстве настоящего.

Я никогда не видел своего отца. Сергей Волков, лейтенант, погиб в Афганистане за два месяца до моего рождения. Мама говорила, что он был героем. Потом — что был глупцом. В итоге — перестала говорить о нём вовсе. От отца мне остались лишь несколько выцветших фотографий и странное ощущение, что я проживаю не свою жизнь. Словно мне досталась чужая судьба, слишком просторная или, наоборот, слишком тесная.

«Ты весь в него, — постоянно повторяла мать, когда я в очередной раз менял работу или увлечение. — Такой же безответственный, такой же порывистый». Иногда в её голосе звучала гордость, чаще — усталость и разочарование. Мне казалось, что, глядя на меня, она видела не сына, а напоминание о потере, которую так и не смогла пережить.

Вчера мы снова поссорились. Она показала мне армейский ящик с вещами отца, который принёс его бывший сослуживец. Фотографии, письма, медали — жизнь, спрессованная в металлический контейнер. Я смотрел на снимки молодого парня в форме, с таким знакомым лицом — моим лицом — и что-то сжималось внутри, будто кто-то натягивал невидимую струну.

— Почему ты так живёшь? — спросил я мать вдруг, разглядывая старый компас из ящика. — Тридцать лет одна. Ни мужчины, ни развлечений, ни радости. Только работа и я. Отца уже не вернуть, сколько можно его оплакивать?

Она побледнела, а потом вспыхнула:

— Не тебе меня учить! Ты, который даже свою жизнь не может наладить, берёшься указывать мне, как жить? Я всё отдала тебе, а ты… — Она осеклась, но я знал продолжение. «А ты впустую тратишь жизнь, которую он не смог прожить.»