Воздух в девичьей был густ и неподвижен, пропитанный летучими ароматами фиалковой воды и горячего воска. Он казался таким плотным, что его можно было бы зачерпнуть ладонью, как густой мед. Июньское солнце, уже клонясь к закату, пробивалось сквозь тяжелые шторы из лионского шелка, разрезая полумрак косыми золотыми лезвиями, в которых плясала невесомая пыль. Анастасия стояла перед огромным венецианским зеркалом в потемневшей от времени раме, и отражение отвечало ей взглядом незнакомой, пугающе взрослой девицы. Белое платье из тончайшего муслина, почти невесомое, облегало ее стан и струилось вниз мириадами складок, напоминая застывший водопад. Белое. Все должно было быть белым сегодня. Граф Орлов, известный своим эксцентричным вкусом, объявил Белый бал, и вся Москва, по крайней мере та ее часть, что еще не уехала в деревни, с ажиотажем приняла вызов. Белые платья, белые перчатки, белые цветы в волосах.
Полина, ее верная горничная, приземистая и крепкая, как боровик, сноровисто закалывала последнюю жемчужную шпильку в сложную прическу, увенчанную веточкой флердоранжа. Ее грубоватые пальцы двигались с удивительной ловкостью.
– Вот и готово, княжна. Истинная лебедушка, – проговорила она с довольным кряхтением, отступая на шаг, чтобы полюбоваться своей работой.
Анастасия едва слышала ее. Взгляд серых глаз был прикован к своему двойнику. Ей было девятнадцать лет, возраст, когда жизнь должна казаться бесконечной летней дорогой, залитой солнцем. Так и было еще прошлой весной. Но теперь что-то изменилось. Над всей этой ослепительной белизной, над блеском балов, над беззаботным смехом в гостиных нависла невидимая тень. Она просачивалась в разговоры обрывками фраз, тревожным шепотом, который тут же смолкал при появлении дам. «La Grande Armée», «Неман», «Император». Эти слова, произнесенные по-французски, языку ее детства, языку Руссо и первых романов, теперь звучали как набат.
– Вы чем-то опечалены, Настенька? – голос Полины вернул ее из тягучих раздумий. – Уж не князь ли Курагин снова вам досадил?
Анастасия вздрогнула. Одно лишь упоминание этого имени вызывало в ней неприятный внутренний холод, словно кто-то провел по спине куском льда.
– Не говори о нем, Поля. Прошу тебя.
Она отвернулась от зеркала, прошлась по комнате. Легкий муслин зашелестел, будто испуганная птица. На маленьком столике у окна лежала раскрытая книга – «Новая Элоиза». История запретной, всепоглощающей страсти, которая казалась ей такой прекрасной и такой далекой, как звезда на ночном небе. А рядом, поверх книги, лежал веер из слоновой кости, подарок отца. Она взяла его, провела пальцем по тонкой резьбе. Веер был холодным и гладким, как камень. Таким же холодным и гладким был князь Андрей Курагин. Он был красив, этого нельзя было отрицать, той античной, совершенной красотой, от которой веет музейной пылью. Но в его светло-голубых глазах Анастасия никогда не видела тепла. Лишь ледяное пламя, которое вспыхивало, когда что-то шло не по его воле. И еще она помнила его руки. Сильные, аристократические, с длинными пальцами. Однажды в имении она видела, как этой рукой он до полусмерти забил хлыстом провинившуюся борзую. И на его лице не дрогнул ни один мускул.
