Сколько я себя помнила, кровати с
Региной у нас всегда стояли впритык. И столько же длилась наша
дружба. Казалось, так будет вечно — мое законное место в
Королевском приюте для девочек и подруга рядом. Но все меняется,
когда приходит оно — совершеннолетие. У нас, в Гарме, оно наступает
в восемнадцать, с этого возраста приютское место переставало быть
моим, и мне надлежало искать что-то в большом и страшном внешнем
мире. Если бы мой Дар был чуть сильнее, то я могла бы уже год
учиться в Магической Академии, там предоставляют стипендию и
общежитие. Но его было недостаточно, о чем я совершенно не жалела —
у подруги способностей к магии было еще меньше, а значит, и
поступить со мной она никак не могла.
Нельзя сказать, что бросали нас
совсем на произвол судьбы. Девушки из приюта по проторенной дорожке
шли на ткацкую фабрику, где предоставлялась не только работа, но и
жилье за невысокую цену — клетушка в трехэтажном бараке. Крошечная,
зато отдельная — больше всего в приюте меня угнетала невозможность
побыть одной. Регина не в счет, мы с ней так хорошо понимали друг
друга, что могли считаться одним целым. А вот остальные… Постоянно
следящие за тем, что ты сказала и куда пошла, постоянно обсуждающие
и обсасывающие любые, самые мелкие новости, они неимоверно меня
раздражали. И ладно бы просто обсуждали, а то ведь норовили
побежать с доносом к присматривающим за нами монахиням. «Сестра
Тереза, Штефани Ройтер и Регина Беккер сидят с книгами за сараем, а
ведь грядки сами не прополются!» «Сестра Магдалена, Регина Беккер
болтает через забор с подозрительным парнем!» «Сестра Катарина,
Штефани Ройтер опять любовную записку через забор перекинули. Вот
она!» И смотрят такими проникновенно-собачьими глазами, как будто
косточку сахарную выпрашивают за хорошее поведение. Доносы у нас
поощрялись, за них давали послабления в ежедневных заданиях, а иной
раз — дополнительную порцию сладкого. Забранную, кстати, у того, на
кого донесли. Сладкое нам доставалось редко, и тем горше была его
потеря. Мы с Региной обычно делили порцию на двоих, если кого-то из
нас наказывали, но чаще все же наказывали обеих, потому что мы были
все время вместе. Но вскоре должны были закончиться и наши
нарушения, и наши наказания — жить в этом месте мне оставалось два
дня, не считая этого. Мне исполнялось восемнадцать, во всяком
случае, эта дата записана в моих документах как день моего
рождения, а точно ведь его без привлечения магов не определишь.
Увы, слабым магам это было не под силу, крупные привлекаться не
желали, поэтому дата записывалась приблизительно — как показалось
сестре, нашедшей поутру младенца перед дверями приюта, так и будет
указано во всех документах воспитанницы. С девочками, которые
попадали в более позднем возрасте, все было еще грустнее —
подозреваю, что ошибка там могла составлять год, а то и больше.
Впрочем, кого это волновало? Приютских работников — точно нет.
Называли найденышей тоже, как захочется. Меня всегда радовало, что
мне досталось имя Штефани, а не что-нибудь вроде Фердинанда или
Геновефа. Монахини больше заглядывали в жития святых, чем думали о
том, что придется бедной девочке всю жизнь откликаться на такое
ужасное имя.
