Омерзительно.
Первая мысль, что этим утром пришла Илье в голову, поражала
своей ясностью.
Огромные тесаные полубревна над его головой тускло поблескивали
закопченными пятнами масляной краски и давно потеряли свой истинный
цвет.
Наверное, потолок.
Мучительно перевел взгляд левее, уткнувшись в черную стену. Ее
крутые бревенчатые бока пахли грязью и пылью. В углу рыхло свисала
пыльная паутина, ловившая в свои сети веселые яркие блики утреннего
солнца. Часы на стене громко тикали, издевательски демонстрируя
половину десятого.
Свет падал из окон? А где они? Пришлось напрячь разум,
скрипевший похуже вчерашней телеги. Или саней?
Телега? Сознание прояснялось, но неохотно и вяло. Он, что же, в
деревне? Вот оно, кстати, окно. Похожее на покрытую инеем
заледеневшую прорубь в бетоне февральского льда. Его серые
орнаменты почему-то сползали на грязные подоконники и казались ему
чем-то сказочным совершенно. И чистым.
Холод.
За единственным этим окном ярко сияло утреннее солнце, висевшее
по-зимнему низко и игравшее искрами озорства на тоненьких льдинках
узоров.
Гадость какая.
Как он тут оказался? Где-то рядом хлопнула дверь, раздались
стальной громкий звон и всплеск воды. Еще более громкий.
Пить хотелось мучительно.
Илья сел, покачнувшись. Обнаружил себя на высокой кровати,
обложенным сплошь перьевыми подушками. Голым.
Отвратительно.
Где-то поблизости коротко замычало что-то живое. Корова? Он
видел этих чудовищ только по телевизору и познакомиться ближе не
спешил.
Яркие, густые запахи свежего хлеба, снега и березовых дров
вызвали приступ головокружения и похмельной тошноты.
Паскудно-то как...
Собака залаяла звонко, звуки ударили по голове чугунными
молотками. Хочется сдохнуть.
Оглянувшись вокруг и одежды своей не найдя, он прошлепал босыми
ногами по незатейливым половицам, открыл тяжелую дверь и застыл на
пороге.
Красиво.
Сени (он слыхал, это так называется) тоже открыты, и сразу за
ними яростно и жестоко расцветало январское утро. Густые клубы
влажного домового тепла вырвались из-за его быстро остывшей спины и
белыми облаками закрыли и солнце, и ослепительное сияние белых
сугробов.
И ту, что замерла, стоя строго напротив.
— А трусы носить вас в столицах не учат, — тихо
хмыкнула снежная невидимка.
От неожиданности отступив, Илья поскользнулся на льдистом
пороге, попытался поймать онемевшими пальцами отчего-то
сопротивляющийся косяк, потерял равновесие и, взмахнув, словно
птица, руками, громко грохнулся строго вперед, прямо под ноги
девице.
