Эта война, мой друг, куда сложнее,
чем кажется.
Если ты полагаешь, что это дела
волшебников, которые не коснутся нас с тобой, простых людей, ты
жестоко ошибаешься.
Она не останется в границах
Талориса, выйдет за пределы школы через несколько дней и поглотит
весь мир. Вспоминай его. Прежним он больше не будет.
Никогда.
Письмо главы ордена таувинов,
отправленное единому королю.
5-й день войны
Гнева
Ночь длилась бесконечно.
Непроглядная, густая, тягучая и по-летнему душная, она вонючим
грифом-падальщиком опустилась на Риону, поправ, пируя и втягивая в
себя запах смерти. Казалось, что её власть будет вечной, но спустя,
возможно, годы она начала распадаться на клочки. Деформироваться,
таять, истончаться, терять плоть, точно труп, лежащий в степи,
терзаемый солнцем, ветром, дождем, насекомыми, зверьем и
птицами.
Исчезала неохотно, цеплялась когтистыми лапами за дома, пыталась
содрать с них черепицу, проникнуть внутрь, лишь бы спрятаться от
рассвета. Растворялась в кварталах, бледнела, превращаясь в
сумерки.
Серые, блеклые и нечеткие, они поработили город, не покидали его
с приходом утра и оставались до самого вечера, чтобы вновь
загустеть и соткаться в темного падальщика.
Слишком привлекательна сейчас Риона для трупоедов.
Пока же солнце, словно утопленник, всплывший на поверхность
пруда, раздувшийся и отталкивающий, поднималось из-за моря лишь для
того, чтобы застыть в паре дюймов над горизонтом.
Маленькое. Белое. Тусклое. Не дающее ни тепла, ни света. Оно
очень походило на глаз вареной рыбы.
А может, и не рыбы.
Глаз Шерон.
Вот что.
Акробат потер правое плечо. Рана, нанесенная ему шауттом во
время боя на улицах, заживала удивительно быстро, остался лишь
темно-красный шрам. А вот боль, та, которую он ощутил в первое
мгновение, возвращалась. Засела где-то в срастающихся мышцах и
нет-нет напоминала о себе.
Демон отравил его кровь. Тэо знал, что именно так действовали
лунные люди, когда желали убить сильного асторэ. Заражали кровь той
стороной, насыщали мраком. Акробату повезло, что в него попала лишь
жалкая капля другого мира — и искры в теле сражались с ней. Отчего
Пружину бросало то в жар, то в холод.
Он стоически терпел, справлялся молча, ощущая вкус пепла на
языке, запах гари и горелой плоти разъедал его ноздри, костистые
пальцы скребли нёбо, драли гортань. От этого смрада было больно
глотать, словно острая рыбья кость застряла где-то в глотке.
