Звук скрипки подхватил тревожный перебор клавишных. Там, на
втором этаже роскошного дворца Трубецких, заливалась слезами
виолончель и выл на низкую луну в окнах альт, бешеным движением
смычка будто бы пытаясь перепилить струны, ставшие решеткой душе
музыканта.
Трое солидных мужчин, поднимающихся по ступеням мраморной
лестницы этажа первого, невольно замерли. Концерт, который начался
слишком рано? Или изначально был не для них... Переглянувшись и
оправив на плечах тяжелые шубы, они продолжили свой путь.
Музыка не слышала поступи поднимающихся гостей. Акцент на
неизбежность, глухие удары барабанов — еще десяток ступеней, и уже
бьющих в такт подстроившимся под музыку шагам.
Трое не ведали, ради кого и ради чего их попросил быть во дворце
лично князь Трубецкой — известный миротворец и переговорщик старого
поколения. Но музыка обещала им драму, она была пропитана ею — и
это казалось до невозможности странным. Они не были просителями
этим вечером — ни князь Юсупов, ни его казначей Елизар Сергеевич,
той же фамилии, ни мрачный Амир — названый брат князя и глава
боевого крыла. Их просили быть, уговаривали мягким застенчивым
голосом, свойственным человеку в возрасте — Трубецкой прекрасно
знал цену чужому времени и беспокойству, но никогда не обещал
ничего взамен — да, время будет потрачено, а беспокойство
несомненно возрастет. Однако дворец Трубецких на Покровке
по-прежнему являлся местом, где встречались злейшие враги и
приходили к единому решению. В мире должен быть способ, чтобы
разговаривали даже такие люди, и мир нуждался в таких посредниках —
поэтому Трубецким редко отказывали. Ведь не угадаешь, когда придет
твой черед уговаривать князя организовать встречу — в формате,
когда собеседник до последнего момента не будет знать, кто
пригласил его на разговор, а значит, не найдет формального повода
для отказа.
Впрочем, положение Юсуповых в стране до последнего времени было
настолько крепким и уверенным, что они сами подменяли Трубецких в
иных щепетильных вопросах, возвышаясь арбитрами над равными.
Положение не изменилось, только руки теперь по локоть в крови —
вид, недостойный беспристрастного судьи...
Империю совсем недавно отлихорадило смутой — однодневной,
стремительной, будто сердечный удар, со столь же тяжелыми
последствиями для здоровья государства. И только своевременное
вмешательство хирургов — высших боевых рангов — позволило стране и
дальше дышать морозным воздухом декабря. Многие потом назовут этих
хирургов палачами — украдкой, меж собой, затаив боль и ярость под
покорностью и смирением. Слишком многие.
