Григорий Львович Мещеряков преподавал литературу в одной из московских гимназий двадцать три года – срок, достаточный, чтобы выучить наизусть весь репертуар отговорок, которыми школьники оправдывают непрочитанное. «Не успел», «голова раскалывалась», «не понравилось» и самое честное – «скучно». Последнее он даже уважал за откровенность, редкую в педагогических баталиях.
Но в этом году в десятый класс пришла Соня Крамарева, и она не оправдывалась. Никогда.
– Григорий Львович, – остановила она его после урока, когда класс опустел и в коридоре стихли голоса, – а зачем читать Толстого, если он всё равно ничего не значит?
Мещеряков поправил очки – жест, отточенный сорока годами педагогического стажа. За эти годы он усвоил главное: на провокации не реагируют мгновенно. Пауза – вот что нужно. Пауза даёт время противнику испугаться собственной дерзости, а тебе – понять, что перед тобой: наглость или отчаяние.
– Ничего не значит? – переспросил он наконец, усаживаясь на край стола. – Для кого?
– Для всех. – Соня пожала плечами с той небрежностью, которая выдаёт напряжение. – Для меня уж точно. Я читаю, понимаете? Читаю эти страницы про Наташу Ростову, про бал, про первый снег, про князя Андрея под Аустерлицким небом. Слова правильные, красивые даже. Но мимо. Стеклянная стена между мной и текстом.
Мещеряков покачал головой. Нет, это не наглость. Это крик о помощи, просто завёрнутый в циничную обёртку – так кричат подростки, боясь показаться слабыми.
– А где стены не было? – спросил он тихо. – Что ты читала, когда её не было?
Соня задумалась, и он увидел, как её лицо изменилось – стало живым, почти испуганным от неожиданности вопроса.
– «Ещё не поздно» Павла Дмитриева. Там про обычного человека, который получает шанс всё изменить.
– И там стены не было?
– Нет. – Голос её стал тише. – Там я… жила, что ли. Понимаете? Я была там. Переживала за героя, который пытается не упустить свой шанс. Болела за этого персонажа.
Григорий Львович кивнул, и где-то в груди что-то болезненно сжалось – память. Он вспомнил себя в её возрасте: запоем глотал Ремарка и Хемингуэя, а «Евгений Онегин» казался рифмованным набором банальностей про скучающих богачей, которым делать нечего.
– Соня, – сказал он, глядя ей в глаза, – знаешь, в чём главный секрет чтения? Не угадаешь.
