Они сидели в тихом кафе, трое, связанные невидимыми нитями, каждая из которых была сплетена из своего металла. И была с ними четвертая, которая наблюдала, пытаясь разгадать их уравнение.
Мария, или Агапе.
Ее любовь была похожа на свет от далекой, но неизменно горящей звезды. Она не требовала орбит и не тяготела к собственному центру. Когда ее сын, израненный жизнью и неудачами, приходил к ней, она не давала советов. Она молча ставила перед ним чашку чая. Ее любовь была в этом жесте – в тепле керамики, в точном знании, сколько ложек сахара он кладет. Она не пыталась его изменить, исправить, «спасти». Она просто была. Была его безусловным тылом, тем местом, куда можно было вернуться любым – побежденным, виноватым, уставшим. Ее любовь была пространством, а не формой. Она не говорила: «Я тебя люблю, поэтому ты должен…». Она дышала: «Я тебя люблю, и поэтому ты есть». Это была агапе – любовь-милость, любовь-дар, не требующая ответа.
Олег, или Филия.
Для него любовь была диалогом. Он сидел напротив своего старого друга, с которым они прошли огонь, воду и медные трубы юности. Их разговор был похож на игру в теннис – ритмичный, энергичный, полный понимания. Они спорили о политике, смеялись над воспоминаниями, строили планы. Любовь Олега была в этом со-участии, в со-трудничестве. Это была филия – любовь-дружба, основанная на уважении, общих ценностях и взаимном интересе. Он любил не просто человека, а его ум, его характер, его историю, в которую был вплетен и он сам. Это была любовь между равными, любовь-партнерство, где оба смотрят в одну сторону.
Вероника, или Эрос.
Она вошла в кафе позже всех, и воздух заколебался. Ее любовь была направлена на того, кто сидел у окна и не смотрел на нее. Она была вся – вопль плоти и души, слившихся воедино. Ее любовь была конкретна, телесна, жадна. Ей нужны были его руки, его взгляд, его дыхание рядом. Это был эрос – любовь-страсть, любовь-вожделение, пожирающий огонь, который требует полного слияния. Она творила из объекта своей любви кумира, она обожествляла каждую его черту. Но в этой обожествляющей страсти таилась и пытка, ибо кумир может упасть с пьедестала. Ее любовь была прекрасным, но опасным вихрем, в котором тонули границы «я».
И была Лика, или Мания.
Она не сидела с ними за столом. Она стояла на улице, за стеклом, и смотрела на Веронику и того мужчину у окна. Ее любовь к нему была не огнем, а кислотой, разъедающей душу изнутри. Это была мания – любовь-одержимость, любовь-болезнь. В ней не было света агапе, равенства филии или поэзии эроса. В ней был только голод, страх и жажда обладания. Она по минутам отслеживала его жизнь в соцсетях, она звонила ему с незнакомых номеров, лишь бы услышать гудки. Ее любовь была тюрьмой, где узником была она сама, а тюремщиком – ее же собственная боль. «Если я не могу быть с тобой, то не будет никто», – шептало что-то внутри нее. Это была не любовь к другому, а извращенная форма ненависти к себе, вывернутая наизнанку. Любовь как рана, которая никогда не затягивается.
