Вода спала, оставив после себя тяжёлый запах тины и мха. На песчаной отмели, под низким тальником, лежала собака – чёрная, тонконогая, с впалыми боками.
Она лежала уже сутки. Комары облепили глаза, живот, залезли в уши. Шерсть свалялась клочьями, кожа от укусов покрылась волдырями. Собака дышала редко и глухо, как будто сквозь мокрую тряпку.
Иногда ей чудилось, что лодка всё ещё мчится по реке – скрипят доски, плещет вода, пахнет бензином. Человек весело подмигивает, щурится от солнца, машет рукой – ей, любимице, служившей рядом не один сезон.
Нос лодки подбрасывало на волнах. Вода била по борту, мотор рычал, гулко отдаваясь в днище. Постепенные, ровные удары вызвали у Тайги неприятные ощущения: она стала часто облизывать нос, из пасти потекла слюна. Потом её вырвало прямо на аккуратно сложенные вещи.
Лодочник выругался. Схватил её за ошейник – и резким рывком вышвырнул за борт. Когда Тайга плюхнулась в воду, лодка была уже далеко.
Мир перевернулся. Тайга обезумела от страха. Она пыталась плыть за лодкой, всё ещё слышала рев мотора и не отводила глаз от силуэта человека, чья рука когда-то чесала её за ушами.
Плыла долго. Потом силы кончились.
В сумерках к берегу подошёл человек в длинном прорезиненном плаще. Невысокий, сутулый, с белыми волосами, выбившимися из-под капюшона. Шёл осторожно, как ходят люди, привыкшие много ходить по лесу.
Он остановился, недоумённо посмотрел на чёрное тело, потом выругался:
– Живая, что ли… дурища…
Сапогом толкнул в бок, собака чуть вздрогнула, но не открыла глаз. Тогда он достал из рюкзака мешок – старый, пропитанный запахом рыбы. Встряхнул его – по воздуху разнёсся терпкий дух чешуи, слизи и соли.
Собака тихо вздохнула, повела ноздрями. Голод был мучительнее боли.
Старик долго возился: уложил её в мешок, завязал край, взвалил на плечо и пошёл вверх по склону, ворча и спотыкаясь.
– Вот ведь напасть… Мне только тебя не хватало. Дармоедка чёртова…
Дом его стоял недалеко, за болотцем. Когда он добрался, бросил мешок на пол, распрямился, отдышался, принёс ведро воды и нож. Осторожно разрезал мешковину. Собака не шевелилась. Он посмотрел на неё и снова выругался, но уже тихо, почти устало:
– Ладно… живи, коли судьба.
Старик обмыл ей глаза крепким чаем. Втирая в гладкую кожу живота противно пахнущую мазь, пальцы нащупали уплотнение – мягкое и живое.
