18+
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Этот текст – погружение в абсолютный холод утраты и метафизический ужас перед небытием. Он содержит детализированное, поэтичное, но беспощадное описание похоронного ритуала, психологического распада и экзистенциального отчаяния, процесса осознания смерти, острого горя. Не рекомендуется для чтения в подавленном состоянии или тем, кто недавно пережил утрату.
Читайте осознанно.
Холод. Он был первым и единственным, что по-настоящему ощущалось. Октябрьский, пронизывающий, влажный, впитывающийся в черные пальто и в самую душу. Он проникал насквозь, как иглы, впиваясь в кожу под мышками. Холод шел от промерзшей насквозь земли, от серого, низкого неба, которое тяжело и безнадежно висело над головами собравшихся. Холод в глазах. Холод в груди. Холод вместо сердца.
Дождь. Мелкий, назойливый, бесконечный. Он не обрушивался, а сеялся, превращая воздух в ледяную водяную пыль. Он застилал глаза, прилипал к ресницам, стекал по щекам, смешиваясь со слезами, так что уже нельзя было понять, где чье горе, а где просто осенняя погода.
Воздух пах мокрой глиной, гниющими листьями и воском от свечей, которые уже потухли.
По раскисшей дороге медленно двигалась процессия. Впереди, покачиваясь, несли деревянный крест. Его темное, мокрое дерево казалось тяжелее камня. Он был не символом надежды, а лишь грубой меткой, предвестником ямы в земле, куда вот-вот опустят то, что осталось от чьей-то жизни.
За крестом, на плечах таких же оцепеневших от горя людей, плыл гроб. Виднелся уголок белой подушки и то, что уже не было лицом, а лишь бледной маской, слепком с окончательной тишины.
Он умер – позавчера.
Сегодня – дождь.
Завтра – земля.
Каждый смотрит в гроб – и понимает, это ждет и его. Сегодня. Завтра. Или через года. Время не имеет значение, если результат один.
Через год никто не вспомнит его имя. Через два – и лицо. А земля всё так же будет мокрой каждую осень.
Рядом с гробом, почти падая, шла пожилая женщина. Ее фигура, сгорбленная и крошечная, казалось, вот-вот переломится под тяжестью невыносимого. Ее черный платок был натянут на лоб, но не скрывал распухшего, багрового от слез лица. Она не кричала, а изредка шептала что-то в мокрую ткань пальто, обращаясь к тому, кто уже не мог услышать. Она чувствовала на губах привкус соли от слез смешанный с дождем. Ее руки, сжатые в кулаки, судорожно теребили краешек другого платка – маленького, носового, давно промокшего насквозь. Колени дрожали, будто в них вбивали гвозди,а горло сжималось так, что дышать было невозможно – будто кто-то обмотал его мокрой верёвкой.
