Петербург встретил Анну не парадным блеском гранитных набережных, не надменным золотом адмиралтейского шпиля, а тишиной. Густой, почти осязаемой тишиной, разлитой в жемчужном свете. Июньская белая ночь, о которой она столько читала в потертых томиках классиков, оказалась не просто затянувшимися сумерками. Это было иное состояние мира, застывшее мгновение между сном и явью, когда сам город, казалось, затаил дыхание. Время, убаюканное перламутровым, не темнеющим небом, замедлило свой бег до ленивого, сонного пульса.
Анна стояла на Дворцовом мосту, вдыхая прохладный, влажный воздух, пахнущий речной водой и вековым камнем. Она прижимала к груди старенький пленочный «Зенит» – наследство от деда, ее верный талисман и инструмент познания мира. Холодный металл корпуса был привычным и успокаивающим, якорем в этом призрачном, незнакомом городе. Она приехала из тихого южного городка, где ночи были чернильно-черными, бархатными, полными оглушительного стрекота цикад и густого аромата цветущей акации. Там ночь была жизнью. Здесь же тишина была другой – глубокой, звенящей пустотой, наполненной не звуками, а призрачным ожиданием чего-то, что вот-вот должно было случиться.
«Достоевский бы оценил…» – пронеслось в голове. Она перевела взгляд с подсвеченной, похожей на гигантский кремовый торт громады Зимнего дворца на темную, маслянистую воду Невы, в которой дрожали огни. – «Да, он бы точно понял это состояние. Не величие империй, а вот этот трепет, это напряжение в воздухе. Весь город – один большой герой его романа, страдающий, мечущийся, полный лихорадочных снов».
Она была здесь не ради открыточных видов. Ее однокурсники с факультета искусств уже забили свои ленты в социальных сетях сотнями одинаковых фотографий: вот я и Исаакий, вот я и разведенный мост, вот мои ноги на фоне брусчатки. Глянцевая, выхолощенная реальность, не имеющая ничего общего с тем, за чем приехала она. Нет, ее путешествие было паломничеством. Ей нужна была душа города. Не та, что выставлялась напоказ в витринах сувенирных лавок, а настоящая, потаенная, скрытая в тенях, в облупившейся штукатурке цвета охры, в бесконечных, замкнутых лабиринтах дворов-колодцев. Там, где город переставал позировать и оставался самим собой.
– Девушка, извините, вас сфотографировать? На фоне дворца красиво получится, – рядом, словно из-под земли, возник усатый мужчина с внушительной профессиональной камерой на шее. Его голос был бодрым и деловитым, совершенно чуждым этой колдовской ночи.
