Год одна тысяча восемьсот девяносто девятый от Рождества Христова… Предпоследнее звено длинной череды лет, замыкающей малое «колесо» десятилетия и большой «круг» в сто лет – которые совсем непросто дались Российской империи. Оттого и новый год в ней везде встречали по-разному: в крестьянских деревеньках и селах, во множестве раскиданных по необъятным заснеженным просторам России-матушки – привычным голодом, приправленным легкой надеждой на лучшее, и тревогой о будущем. Шутка ли, целый век на изломе?!? Тут хочешь-не хочешь, а прислушаешься к шепоткам стариков о грядущих бедствиях и неизбежном Страшном суде. Хотя, с такой-то жизнью, им ли бояться смерти? Недаром ведь на Руси про умершего говорят – отмучился, сердешный…
Примерно те же чувства витали и внутри рабочих бараков, где обитала основная масса низкооплачиваемой фабрично-заводской трудовой скотинки. Ну там, разные подавальщики-подметальщики, грузчики и чернорабочие, мастеровщина самых низших разрядов – в общем все те же недавние крестьяне, снявшиеся с места в поисках лучшей жизни и сумевшие всеми правдами и неправдами «зацепиться» в городах. Только в отличие от пахарей, оставшихся на своей земле (пусть и в общине), надежды на лучшее у них было меньше, а вот злобы… Ее хватало, да. Покидая родные края, разорившиеся земледельцы надеялись на лучшее, однако на новом месте их ждала все та же тяжелая работа до ломоты в костях, и все тот же произвол важных господ и полицейских чинов. Всей разницы, что раньше пороли и взыскивали недоимки по приказу станового пристава, теперь же дерут штрафы и бьют морды по правилам, установленным фабричной администрацией! А буде кому что не нравится, так «вас таких за воротами много, мигом замену найдем!!!». И что тут поделаешь, коли так оно все и есть? Только молчать и стиснув зубы терпеть – да хлебать стаканами «казенку», топя в водке подсердечную ненависть на всех, которые господа… И еще глухую неприязнь к рабочей аристократии: в отличие от вчерашних крестьян, потомственная мастеровщина через одного была умельцами высоких разрядов, которыми любая заводская администрация разбрасываться не любила. Это какого-нибудь истопника в кочегарке можно легко заменить на жилистого «понаехавшего» – а попробуй его же поставить к станку вместо опытного токаря, так недавний пахарь тебе таких заготовок навертит!.. Ага, пока резец не запорет, или сам на вал не намотается – а это ж сплошные убытки, и никакого дохода! Так что жила трудовая аристократия очень даже неплохо: могла себе позволить съемную квартиру или дом, сытный стол каждый день, регулярные обновки жене, и даже удавалось отложить немножко на обучение детей в каком-нибудь ремесленном училище. Тем же, кто пытался обозвать их пролетариатом, или пуще того – подбить на бунт против властей, они незатейливо били морду. Или, по настроению, сдавали ближайшему городовому… Короче, было за что недолюбливать «потомственных», было! Собственно, если копнуть поглубже, то обитатели фабричных бараков испытывали глубокую неприязнь вообще ко всем, кто от них хоть чем-то да отличался – да и себя временами тоже изрядно ненавидели. За порушенные мечты и надежды, за жизнь скотскую, которой не было ни дна, ни просвета, ни продыха… Только водка и спасала, родимая.
