Москва. Кремль.
18 мая 1682 года
Она, возможно, не была красивой. Но уж точно не назвать эту
женщину безобразной. Чего наверняка не отнять — Софья Алексеевна
выглядела молодой. И редко какая женщина не покажется в молодости
привлекательной. Нет, уж верно она не та злобная баба, которую
известный художник нарисует на своём холсте в будущем.
Каждую женщину есть за что любить. У каждой найдётся та
изюминка, за которую зацепится мужской взгляд. А бывает так, что
иным взглядом любят. Редко, но возможно — любовь из-за каких-то
особых качеств человека, не связанных с внешней красотой.
Умные, пронзительные глаза смотрели на меня. Тёмно-русые волосы
царевны были аккуратно уложены под витиеватый головной убор,
обрамлённый жемчугом. Такой небольшой кокошник, или диадема. Софья
была полновата. Но это лишь в моём понимании. Так-то телеса Софьи
Алексеевны были, по местным понятиям, очень даже
привлекательными.
— Как смеешь ты в моём присутствии сидеть? — пристально
рассмотрев меня из-под нахмуренных бровей, спросила царевна.
— Как сижу? Неудобно, — спокойно отвечал я. — Вот как бы подушку
подложить, так было бы удобнее.
Я был уверен, что сейчас Софья Алексеевна взорвётся гневом. Ну а
мне нужно было прощупать настроения царевны. А после неустанно
раскачивать ее, изводить. Устроить эмоциональные качели, чтобы в
итоге скорее диктовать уставшей женщине свои условия, чем спорить о
каждой мелочи.
Нужно было понять, как строить разговор, чтобы он состоялся. А
также чтобы этот разговор не был весь в одну калитку, когда меня
так и сяк учат уважать царскую кровь, но не отвечают на
вопросы.
Она приняла мой выпад спокойно. Лишь только ещё больше свела
брови и посмотрела в мою сторону с особым интересом.
— Нет, ты не батюшки моего семя. Видать, что иные желают
успокоить себя, что подчиняться тебе приходится. Оттого и
выдумывают небылицы, — весьма мудро заметила Софья Алексеевна.
Я тоже, когда думал, почему обо мне распространяются слухи, что
я, мол, внебрачный сын Алексея Михайловича, приходил к схожим
выводам. Людям категорически не хотелось не то чтобы подчиняться
мне, а даже позволять какому-то полковнику Стрельчину недостаточно
глубоко кланяться.
Неприятно думать, что полковник и вовсе не «какой-то», а уже в
определенном смысле политическая фигура.
