Когда в одной душе и в одной крови
сходятся два заклятых врага, жизнь никуда не годится.
Г. Гессе
Поначалу это было странно – смотреть на одно лицо, а видеть
другое. Но Ника не жаловалась – в бесконечной и правильной белизне
квартиры, откуда для нее не было выхода, вся власть умещалась в
наборе простых карандашей и белых листах эскизника. И она рисовала
лицо, которое никак не могла разглядеть. Каждый день, из раза в
раз. И серые линии на белой бумаге постепенно становились
правдой.
Рисовала глаза – серые. Прищуренные, широко раскрытые, смеющиеся
и тоскливые, но всегда серые и всегда чуть другой формы, чем те, в
которые ей приходилось смотреть каждый день
Иногда выходили глаза Виктора, и тогда она злилась и рвала
листы.
А он, человек без имени и лица, смеялся.
Он редко смеялся.
Она рисовала волосы – выходили тоже серые, но она знала, что они
каштановые. Длиннее, чем у Виктора. Мягче.
Иногда Ника все же доставала акварель, и тогда картины обретали
расплывчатый полупрозрачный цвет. Но она редко рисовала красками –
вдруг придет Виктор. Если увидит рисунки – Ника не знала, что тогда
будет.
Она никогда не видела Виктора с длинными волосами.
Сегодня на ее портрете человек без имени, которого она звала
Милордом, одет в сюртук. Серый, но на самом-то деле зеленый. Мятый,
его придумали сразу мятым, да видно так и не нашли времени его
погладить.
Однажды она сказала об этом Виктору, и он рассмеялся. Виктор
смеялся чаще. У него было больше поводов для веселья.
– Рисуешь?
Ника подняла взгляд и усмехнулась. Показала эскиз:
– Теперь похоже?
– Я не люблю свои портреты, ты же знаешь, – тихо сказал он,
кончиками пальцев опуская ее блокнот.
Она медленно собрала длинные пепельные волосы в тяжелый узел на
затылке и проткнула карандашом. Это правда, не любил. Не любил
своих портретов, своего имени, а больше всего не любил свое
отражение – еще бы, ведь оно-то никогда не было и никогда не будет
похоже на портрет.
Поморщившись, выключила свет и задернула шторы.
Темнота была милосердна – всегда стирала различия между
портретом и отражением.
– А что будет написано на его могиле, когда я его убью?
– Полагаю, «Виктор Редский», – он сел на край кровати и стал
расстегивать рубашку. Чистую, белоснежную, надетую пару часов
назад.
Рядом лежала такая же.
– Это ты его убедил, что к его белесым волосенкам и бесцветным
глазкам подходят белые рубашки?
