Сугробы оседали и таяли, как шарик
алтынного мороженого в жару — было дело, батя лет пять назад брал в
город, покупал таку штуку. Вкусно было, но мало. Снег стал рыхлым,
ноздреватым, мокрым. Стоит наступить в него, а под ним вода — мочит
валенки, студит, гонит домой. А до дома еще далеко. С версту
топать, еще и порожним — все лещи так и остались в окияне. Кто ж
знал, что господа боевые маги такую шутку сыграют — сперва
заморозят Идольмень так, что зуб на зуб не попадал на ночной
рыбалке, потом вот так же спешно… растают!
Степка злился, хлюпал носом, вытирал
его рукавом тулупа и упрямо топал домой, не оглядываясь. Ноги
мерзли. Зато в тулупе было жарко — ажно в пот пробило. За Степкой
шагал, так же сопатя, Архип. Тоже ни шиша не поймал. Зато с Семки
все как с гуся вода. Шел рядышком, тоже мокрый, взопревший от жары,
и болтал, мотая зажатой в руке шапчонкой:
— Зато змия видели! Скажи кому — не
поверят! Змий! Огненный! От такущий, — он руки в стороны раскинул.
— Скажи кому — не поверят!
Степка хотел ему велеть заткнуться —
достал уже своим «змием», — но тут впереди, в осевшем от неведома
откуда пришедшего тепла сугробе увидел что-то пестрое, чего в лесу
отродясь не должно быть. Слишком уж похоже на… бабий сарафан,
цветастый и яркий.
— Цыц! Смотри, чаво там валяется…
Он осторожно стал подходить ближе —
вокруг стоял молчаливый, еще опасный лес: кто его знает, кто там
под его пологом ходит. Можа и Лихо затаился и потом как бросится!
Или навья тварь как рванет! Иль русалка кинется с ветвей и… Что
делают русалки, Степка знал, и дело это ему жутко по нраву было.
Только бежмя бежать потом надыть от русалки, так, чтобы пятки
кивали. Хотя втроем всяко отобьются. Его аж в жар бросило от одних
только мыслей о русалке. Даже кровь быстрее побежала.
Архип поймал Степку за локоть:
— Пойдем! Ну валя́тся и валя́тся.
Можа, хочат валятся? Пойдем! Не нашего ума это дело.
Лихой Семка, не боящийся ничего,
рванул к «пестрому», а потом как заорет на весь лес дурниной:
— Мервя-а-а-ак!
Рванул он было в деревню с этим
криком, да Архип был быстрее — подсек его подножкой, перевернул,
садя на зад в сугроб, и веско сказал прямо в ошалевшие от страха
глаза, да в раззявленный рот:
— Ниче не было!
У Архипа папаша за что-то подобное на
каторге теперь. Тоже полюбопытствовал, но в то, что лишь стоял
рядом да глазел, ему не поверили.
