Кипрская земля палила нещадно. Солнце стояло в зените, заливая
скалистый берег безжалостным светом, от которого даже камни,
казалось, стенали беззвучно. Виктор Крид лежал на раскалённом
песке, ощущая, как соль въедается в рассечённую бровь. Волны,
лениво накатывающие на берег, едва достигали его босых ступней.
Он открыл глаза. Небо — безупречная синева без единого облака —
нависало над ним, словно опрокинутая чаша. В глазах двоилось. Крид
попытался сесть, и тупая боль тут же прострелила затылок. Он поднёс
руку к голове и нащупал запёкшуюся кровь.
— Какого... — хрипло пробормотал он, оглядываясь. Пустынный
берег. Скалы. Море. Ни души.
Память отказывалась подчиняться. Имя — вот и всё, что
сохранилось. Виктор Крид. Звучало знакомо, но без внутреннего эха,
без связи с чем-либо ещё. Кто он? Откуда взялся на этом берегу?
Вопросы теснились в голове, не находя ответов.
Крид поднялся на ноги, пошатываясь. Рубаха — изодранная, но
некогда добротная — прилипла к телу. Штаны из грубой ткани
пропитались солью и песком. Ни обуви, ни оружия, ни котомки.
— Проклятье, — выдохнул он, ощупывая свои карманы. Пусто.
Солнце нещадно жгло обнажённые участки кожи, но странным образом
это не причиняло ему особого дискомфорта. Крид расправил могучие
плечи, потянулся — и вдруг с удивлением осознал, что боли почти не
осталось. Затылок ещё немного ныл, но разбитая бровь уже не
кровоточила.
Он двинулся вдоль берега, туда, где вдалеке виднелись очертания
каких-то строений. Ноги проваливались в песок, но шаг оставался
твёрдым. Крид чувствовал в себе необъяснимую силу, словно его тело
принадлежало не изнурённому жарой и ранами человеку, а дикому
зверю.
Фамагуста встретила его гулом голосов, свистом бичей погонщиков
и запахами — тысячами запахов, от которых кружилась голова.
Пряности, гниющая рыба, пот, лошадиный навоз, дым — всё смешивалось
в одурманивающий коктейль. Порт кишел людьми: смуглые генуэзские
моряки, бородатые купцы в длинных одеждах, женщины с покрытыми
головами.
Крид шёл, расталкивая зевак, возвышаясь на голову над
окружающими. Его внешность — светлые, почти белые волосы и голубые
глаза — привлекала взгляды. Люди расступались перед ним,
перешёптываясь. Он слышал обрывки их речи — странную смесь языков,
где византийская певучесть переплеталась с итальянской резкостью и
арабской гортанностью.
