— Ничего, ничего более не желаю, кроме как перерезать вам
глотку! – взбешенный Александр бурно жестикулировал, удерживаемый
своими приятелями-журналистами.
Высокий, пухлощекий, с головой в жестких кудрях, в молодости он
удивительно походил на Пушкина, что неудивительно: в жилах обоих
текла негритянская кровь. И темперамент имел соответствующий.
Бешеный. Сейчас он прорвался – слегка неуместный в демократичной
обстановке литературного кафе на берегу Сены, в котором любили
собираться писатели и газетчики.
— В делах подобного рода, месье Дюма, лишний шум вреден, –
спокойно парировал Коста.
— Извольте, виконт, называть меня маркизом де ла Пайетри, –
Александр скосил глаза на зевак, ожидая очередной насмешки[1].
Шутка «маркиз-паяц» никак не надоедала местному обществу, но в
этот раз пронесло.
— Как прикажите, маркиз. Итак, вы требуете удовлетворения. И,
судя по вашим словам, выбираете кинжалы? Вас так возбудил мой
рассказ о традициях черкесских дуэлей на бурках?
— «Перерезать глотку» – это фигура речи, извинительная для столь
выдающегося писателя, каковым я являюсь. Конечно, я предпочту
пистолеты.
— Глупец! – с соседнего стола вмешался пожилой капитан-ветеран.
Его застиранный, не раз штопанный наполеоновский мундир был
застегнут на все пуговицы, а лицо вечно хранило недовольное
выражение. – Сколько вам, юнцы, можно объяснять?! Достаточно
посмотреть в глаза этому монтаньяру, чтобы сразу понять: от его рук
погибло больше народу, чем вы накропали своих статеек. Вызов ваш –
значит, стрелять он будет первым. Рука его не дрогнет. Глазом не
успеете повести, как получите дырку во лбу.
Слова ветерана не охладили пыл Дюма, который к своим 42 годам
успел утратить осиную талию, но еще не приобрел звания умудренного
опытом и мудростью Дюма-Отца. Но слегка смутили. И все же он
решился: влажная перчатка полетела на пол к ногам Косты…
За полгода до описанных событий. Ноябрь 1843
года.
— Vu Paris et mourut! (УвидАть Париж и умирАть!)
Тамара наморщила лоб. Чуть задумалась.
— T'es sur de vouloir dire ca? (Ты уверен, что хотел сказать
так?)
Теперь лоб наморщил Коста, пытаясь уловить суть вопроса.
— D'accord, – смилостивилась Тамара, — dis-le en russe (Хорошо,
скажи на русском).
— Увидеть Париж и умереть! – Коста вздохнул с облегчением,
вытирая чуть взмокший лоб.
