В доме земского врача Модеста Давыдовича Батовского часто
собирались гости. Семья его была гостеприимной и что немаловажно -
передовой. То есть все ее члены придерживались прогрессивных
взглядов и привечали у себя людей подобного склада. Такова была его
жена Эрнестина Аркадьевна, красивая еще дама лет... Впрочем, у дам
ведь о возрасте не спрашивают, не так ли? Такова была и его дочь -
Софья, весьма изящная барышня восемнадцати лет от роду. Очевидно,
таким же со временем станет и их младший сын - гимназист Маврик. Но
пока тринадцатилетний мальчик озабочен не прогрессом, а куда более
насущными в его возрасте заботами. У него каникулы и он никак не
может взять в толк, отчего ему надо забросить забавы с уличными
приятелями и, переодевшись и причесавшись, сидеть с постным видом в
гостиной, делая вид, что ему очень интересны умные разговоры о
политике, прогрессе и тому подобных вещах. Впрочем, в последнее
время частенько говорят о предстоящей войне, и вот такие бы
разговоры он послушал, да только эти несносные взрослые, ведя
подобные разговоры, неизменно выдворяют его из комнаты. Дескать,
Мавруша еще очень мал. А он совсем не мал и горячо сочувствует
славянам, томящимся под турецким игом и потому готов хоть сию
минуту выступить с оружием в руках и победить всех башибузуков
разом! Но пока он сидит в гостиной, надеясь, что его не выставят
раньше, чем несносная Сонька станет развлекать гостей. Она будет
музицировать на фортепиано, а гости, которые вовсе никакие не
гости, а потенциальные женихи, столпятся вокруг и, придав своим
физиономиям выражение мечтательности, будут с придыханием говорить:
- ах, как это прекрасно, ах какой шарман!
Женихов было трое. Первого звали Никодим Петрович
Иконников. Он был уже человеком зрелым, можно даже сказать, в
возрасте. В прежние времена служил частным поверенным, имел
обширную адвокатскую практику и не менее обширные связи. Теперь он
занимался коммерцией и весьма успешно. Поговаривали, что его
компаньонами были очень многие богатые и влиятельные господа.
Голову его, правда, украшала изрядная лысина, а фигуру брюшко.
Первое он скрывал, зачесывая особым образом волосы, а второе
корсетом. При этом человек он был светский и весьма любезный в
обхождении. Маврик, правда, его недолюбливал, за неприятный взгляд
и насмешливость, но его мнения на этот счет, конечно же, никто
спрашивать не собирался. Второй был офицером. Говорят в прежние
годы, девицы всем видам женихов предпочитали военных, но те времена
давно прошли. К тому же Софья Модестовна была барышней
рассудительной и прогрессивной, и пленить ее видом гусарского
ментика было несколько затруднительно. К тому же, Владимир
Васильевич Гаупт, так его звали, был не гусаром, а простым
пехотинцем. Тем не менее, штабс-капитан, был молод, высок, хорош
собой и успел закончить академию генштаба. Теперь он выслуживал
ценз командира роты в расквартированном неподалеку полку и ко всему
приходился Батовским дальним родственником. Серебряный аксельбант
на груди офицера намекал, что карьера его на подъеме и потому
женихом он был все-таки завидным. К тому же он был сторонником
всяческого прогресса, хотя и в армии, а потому дорогим гостем у
Модеста Давыдовича и Эрнестины Аркадьевны. Маврику Гаупт, пожалуй,
нравился. Была в нем какая-то внутренняя сила сразу заметная
мальчишке. К тому же он был весьма прост в общении и частенько
рассказывал разные занимательные истории о войне, до которых
мальчик был большим охотником. Третьего и женихом-то было назвать
трудно. Алексей Лиховцев был студентом Московского университета и
однокурсником кузена Батовских - Николаши. Принят в доме он был
только благодаря своему приятелю, и в качестве жениха родителями
Сонечки не рассматривался совершенно. Помилуйте, прогресс
прогрессом, а жить на что-то надо. С Мавриком они были почти
друзьями, а Софи отвечала на его робкие ухаживания с изрядной
холодностью, вводившей бедного студента в черную меланхолию.
Иногда, впрочем, она меняла гнев на милость, и разговаривала с ним
почти ласково. Алексей и Николаша были ее признанными пажами. Они
сопровождали ее на прогулках, собирали ей полевые цветы, пели
хором, когда она им аккомпанировала на фортепиано. Для кузена,
знающего Софию с детства, это было чем-то вроде игры, а вот для
Лиховцева постепенно становилось смыслом жизни. Нельзя сказать,
чтобы Модесту Давыдовичу и особенно Эрнестине Аркадьевне это
слишком уж нравилось, но приличия соблюдались неукоснительно, а
Сонечка была, как я уже говорил, барышней весьма не глупой и они не
ожидали от нее решительно никаких безрассудств.
