Звонок раздался в то самое время, когда я собирался выходить из
дома. Не дожидаясь, когда подойдет Назар Борисович, я снял
трубку.
— Керн, — сухо проронил я, пытаясь хоть ненадолго отвлечься от
проблем, которые свалились на нас совершенно внезапно. Ведь еще три
дня назад утром ничего не предвещало беды.
— Константин Витальевич, — голос Подорова я узнал сразу, и
заметно насторожился, потому что интерес Службы безопасности в тот
момент, когда глава твоего клана предположительно арестован, не
предвещал ничего хорошего. — Мы можем встретиться? Я хотел бы с
вами поговорить.
— Так же, как его величество поговорил с моим дедом? — процедил
я, удивляясь тому, почему все еще не бросил трубку, а разговариваю
с полковником, который за каким-то хером представился мне простым
следователем.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — через несколько секунд
напряженного молчания ответил Подоров.
— Бросьте, Матвей Игоревич. Никогда не поверю, что вы не знаете
о некоторых изменениях, произошедших в клане Кернов, — я мысленно
досчитал до десяти, чтобы не сорваться. Нам никто ни о чем в эти
безумные дни не говорил. Никто не позвонил и не сообщил об аресте
деда, или о чем-то таком. Все эти дни мы терялись в догадках, не
понимая, что происходит. Мать попыталась связаться с кем-то из
знакомых, ошивающихся при дворе, но там все было глухо, никто ни о
каком аресте не слышал, а ведь, по идее, арест такого уровня должен
был быть вообще у всех на устах. Но вокруг клана Кернов стояла
полнейшая тишина, словно ничего и не случилось.
— Я на самом деле не понимаю, о чем вы сейчас говорите,
Константин Витальевич, — это заблуждение, что по голосу нельзя
определить выражение лица говорящего. Улыбка, например, прекрасно
слышится, так же, как и озабоченность. А Подоров был озабочен, и
это подделать было невозможно.
— Моего деда арестовали, во всяком случае, он три дня назад
заехал на территорию особо защищенной тюрьмы для знатных
политических заключенных, расположенной на территории дворцового
корпуса и больше мы о нем ничего не слышали, — выпалил я, гася
огонек, подпаливший стоящую тут же на столе свечу. Вот только
погасил я его, плеснув водой. Нити моего дара никак не хотели
успокаиваться, и это меня нервировало, потому что сейчас я впервые
действительно совершенно не знал, что делать дальше. А что если дед
задержится, например, его заключение продлится достаточно долго,
чтобы дела клана начали требовать пристального внимания? Что
тогда?
