Я летел долго, но упал на что-то
мягкое. Верно, брякнулся удачно, на облако. Сквозь веки пробивается
яркий свет, по ушам бьют мерзкие вопли, похожие на смех поросенка.
Это что, ангелы так орут? Не может такого быть, чтобы так гнусно.
Надо самому глянуть.
— Очнулся! — услышал я радостный
голос. И знакомый, кстати.
Сфокусировав взгляд, узрел, что
передо мной сидит Артур Артузов. Перевел взор повыше, увидел окно,
с давно не мытым стеклом, открытой форточкой, из-за которого и
доносятся вопли. Сделав усилие прислушался, осознав, что орут
чайки. А я-то думал, что чайки на зиму с Финского залива улетают в
теплые страны. В Норвегию, где Гольфстрим. И хорошо, что чайки –
это не ангелы. Потом до меня дошло, что коли здесь сидит Артур,
живехонький-здоровехонький, то и я жив. И подо мной никакое не
облако, а матрац. Между прочем, мог бы быть и помягче.
— Я к тебе уже третий день подряд
приезжаю, а ты без сознания.Хотел товарищу Дзержинскому позвонить,
узнать — если помрешь, тебя здесь хоронить, или в Москву везти?
Тебе, как герою войны, дважды краснознаменцу могила на Красной
площади положена.
— Шутник ты, товарищ Артузов, —
хмыкнул я.
— У тебя научился, — парировал
Артузов. — Раньше бы такие шуточки в голову не пришли.
Испортился Артур Христианович.
Скажут потом, что мое дурное влияние. А я, значит, третий день
валяюсь?
— Потери большие? — поинтересовался
я.
— Точно не знаю, но с нашей стороны
около ста человек убитых, а сколько раненых, так вообще не скажу, —
пожал плечами начальник контрразведки республики. — Если интересно,
то из добровольцев- делегатов погибло четверо. Говорят, что могло
быть и хуже, если бы ты народ в атаку не повел, — сообщил Артузов.
— Кстати, от имени коллегии ВЧК довожу до твоего сведения, что
товарищу Аксенову, за самодеятельность объявлен строгий выговор с
занесением в личное дело. Еще одно нарекание — и слетишь с
должности начальника отдела.
— Так и ладно, — хмыкнул я,
прислушиваясь к самому себе — где у меня болит, и болит ли вообще?
Осознав, что ничего не болит, сказал. — Выговор не триппер, носить
можно. А снимут, так плакать не стану, наоборот, порадуюсь.
— А ты не торопись, — хохотнул
Артур. — Вчера товарищ Дзержинский звонил, сообщил, что с тебя этот
выговор уже сняли за героическое поведение во время подавления
мятежа. Да, поздравлять-то вроде и рано, но тебя представили к
ордену Красного знамени. Еще друга твоего, комиссара Спешилова, и
Фабрициуса. Вроде, еще кого-то, но не помню.
