Декабрь 1860 года вписал себя в историю Петербурга не блеском бала и не гулом университетских аудиторий, а пронзительным, свистящим ветром с залива, который казался дыханием умирающего. Небо, цвета затертого олова, давило на город, и редкие лучи холодного солнца лишь подчеркивали унылость панорамы. В такие дни река Нева, скованная льдом, казалась не рекой, а огромной мертвой змеей, на чьей спине город нес свои горести и тайны.
Именно по этой мертвой спине, по Невскому проспекту, медленно ползла черная лента траурной процессии. Первой ехала катафалк, запряженный четверкой вороных с черными султанами на головах. За ним следовала вереница карет, самых дорогих и модных в столице, но сегодня они выглядели уныло и однообразно, словно траурные саваны, накинутые на роскошь. Внутри одной из них, отделанной черным бархатом и серебром, сидел князь Дмитрий Павлович Волков.
Ему было двадцать два года. Всего год назад он с восторгом покинул университет, полный планов, мечтаний и юношеской уверенности, что мир устроен просто и справедливо. Он собирался путешествовать, читать, писать стихи, которые, разумеется, не увидели бы света, но приносили бы ему удовлетворение. Он думал о любви, о светских успехах, о том, как будет однажды управлять своим имением. Он не думал о смерти.
А смерть пришла без приглашения. Влачившаяся по Невскому процессия была ее визитной карточкой. Два гроба в катафалке. Его отец, князь Павел Петрович, и его мать, княгиня Анна Васильевна. «Несчастный случай», – шептали в светских салонах. «Сани встретили полынью у Летнего сада, в темноте не разглядели. Лед хрупкий в эту оттепель». Дмитрий слышал эти слухи, липкие, как декабрьская слякоть. Они были слишком аккуратными, слишком удобными. Его отец, человек опытный и осторожный, не стал бы гулять по льду Невы в сумерках. Но кто будет спорить с вердиктом «несчастного случая»? Тем более, когда речь идет о князьях Волковых.
Дмитрий смотрел в окно, но не видел ни встречных прохожих, приспускающих шапки в знак уважения, ни витрин магазинов, затянутых траурной кисеей. Он видел лицо отца, слышал его смех, ощущал запах материнских духов, смешанный с ароматом фиалок из их оранжереи. Мир сузился до размеров этих воспоминаний, и реальность за окном казалась дурным сном.
