Воздух в салоне «Ларис» был густым и пах вечным понедельником. Точнее, пах он смесью аммиака из краски для волос, дешевого яблочного освежителя и едва уловимой горечью подгоревших волос на стареньком фене. Этот запах был для Лары родным, как запах бабушкиных пирогов, только вот радости от него не было. Он был запахом ее маленького, аккуратного мира, размером точно с шесть квадратных метров, залитых холодным неоновым светом.
– Ну ты только посмотри, – говорила Тамара Викторовна, клиентка номер один и главный информационный узел городка. Ее голова, укутанная в фольгу, напоминала причудливый головной убор инопланетной гостьи. – Внучка у Петровых из пятого подъезда. Поступила в областной, и, представляешь, с парнем каким-то цыганским связалась. Мать в слезы, а она – «я его люблю». Что в нем любить-то? Уши торчат, как у таксы, и сережка в брови. Некультурно.
Лара кивнула, двигая кистью с тонкой серебристой полоской вдоль пробора. Ее движения были выверены, отточены до автоматизма. Тысячи часов, проведенных с этой кистью в руке, превратили ее в продолжение собственных пальцев. Она не думала о том, что делает. Руки работали сами, а мысли ее уплывали далеко за пределы этих выцветших обоев в цветочек и зеркал, которые отражали ее уставшее лицо до бесконечности.
– Угу, – мелодично промурлыкала она в ответ. Это был ее универсальный звук. Он мог означать «как интересно», «ужасно» и «я тебя слушаю, но думаю о том, что приготовить на ужин». Тамара Викторовна, поглощенная собственным повествованием, не замечала разницы.
Она продолжала свой монолог, и слова ее, как мелкие, кислые ягоды, сыпались в гулкую тишину салона. О том, что в «Пятерочке» новый кассир хамит, о том, что у председателя гаражного кооператива опять протечка на крыше, о том, что собака у соседки тявкает по ночам, и все это, конечно, неспроста. Жизнь городка была похожа на старую, заезженную пластинку. Царапины на ней были такими же предсказуемыми, как и мелодии. И Лара была тем самым звукоснимателем, который вынужден воспроизводить эту музыку снова и снова.
Ее пальцы чувствовали каждую прядь, их текстуру. Волосы Тамары Викторовны были жесткими, выгоревшими на солнце, с сединой у корней, которую Лара сейчас старательно маскировала. Она превращала их во что-то лучшее, более гладкое и блестящее. Она создавала иллюзию. И в этом было что-то трагически ироничное. Она дарила другим крошечный глоток преображения, сказку на пару недель, пока новый цвет не смоется и снова не покажется унылая реальность. А сама?
