Глава 1 Призрак из столицы
Шоссе, как натянутая струна, оборвалось. Четыре полосы асфальта, хранящие гневные визги столичных пробок, внезапно сузились до двух, а затем и вовсе превратились в унылую, исчерченную трещинами ленту, которая вела в никуда. Кирилл сбросил газ. Бесконечно верный ему до последнего времени, немецкий седан, некогда черный и гордый, а теперь потускневший, покрытый паутиной микротрещин и мелких вмятин, проехал последние километры с недовольным урчанием. Он был последним, реальным остатком той, прошлой жизни. Последним оплотом. И сейчас, въезжая в городок с таким говорящим и странным названием Глубокое Речье, Кирилл чувствовал, что и этот оплот вот-вот рассыплется в прах, как и все остальное.
Он ненавидел тишину. Всю дорогу, от МКАДа до этого затерянного на карте места, он слушал музыку на полной громкости, пытаясь заглушить шум в собственной голове. Но здесь, на выезде с трассы, музыка казалась кощунством. Она вторгалась в нечто первобытное, в плотную, осязаемую тишину, которая, казалось, имела вес и вязкость. Она была не пустотой, а наполненной, глухой субстанцией, давившей на барабанные перепонки. Кирилл выключил магнитолу, и тишина хлынула в салон, холодная и липкая, как болотная жижа.
Глубокое Речье встретило его безрадостной картиной. Одно- и двухэтажные дома, покоробившиеся от времени, смотрели на него слепыми окнами. Окраска на стенах облупилась, словно старая кожа, обнажая серые, прожилки кирпича. Деревья, уже пожелтевшие в начале сентября, роняли на землю клейкую жвачку листвы. В воздухе пахло прелой водой, мокрой землей и чем-то еще, неуловимо-провинциальным – смесью дыма из печных труб и запаха дешевого бензина с единственной заправки.
Людей почти не было. Только пара старушек, неспешно бредущих по тротуару с авоськами в руках, и мужик в телогрейке, лениво копавшийся в капоте старой «Нивы». Они подняли на его иномарку взгляды, не любопытные, не осуждающие, а скорее пустые, усталые. Взгляды людей, для которых появление чужой машины было лишь незначительным событием в длинном, монотонном дне их личной вечности. Кирилл почувствовал укол раздражения. Эта медлительность, эта всепоглощающая апатия действовала ему на нервы. В Москве он был частью механизма, даже когда этот механизм сломался и раздавил его. Здесь же он был инородным телом, занозой в вялом теле спящего города.
