Глава первая. Прелюдия: Дождь и скрипка
Осенний дождь застилал Петербург плотной пеленой, превращая огни ночного города в размытые пятна акварели. Вода струилась по остекленевшим крышам, сбегала с карнизов бесконечными потоками и барабанила по асфальту, выстукивая хаотичный, навязчивый ритм. Этот ритм был единственной музыкой на пустынных улицах, музыкой тоски и одиночества, от которой хотелось спрятаться в самом теплом и уютном уголке.
Но в Большом зале филармонии царила иная реальность. Здесь не было места сырости и ноябрьскому ветру. Здесь парил свет – яркий, золотой, льющийся из хрустальных люстр и отражающийся в позолоте лепнины. Здесь витал воздух, напоенный ароматом старинного паркета, дорогих духов и предвкушения. И этот воздух был наполнен звуком. Звуком, который казался осязаемым.
Скрипка в руках Артема Волкова пела. Нет, она не пела – она плакала, смеялась, молила и проклинала. Это была «Чакона» Баха, произведение, которое все скрипачи мира играли веками, но в исполнении Волкова оно обретало пугающую, почти шокирующую современность. Казалось, из глубины веков доносился не просто голос барокко, а крик души сегодняшней, полной страстей, противоречий и какой-то невыразимой, щемящей боли.
Артем стоял на сцене один, освещенный единственным лучом прожектора. Высокий, с резкими, словно высеченными из камня чертами лица, он казался статуей, внезапно ожившей и заговорившей на языке струн. Его глаза были закрыты, длинные темные ресницы отбрасывали тень на скулы. Он не играл музыку – он ею дышал. Каждое движение его смычка было то нежным прикосновением, то яростным ударом. Корпус скрипки, старинный инструмент работы Гварнери, будто сливался с ним воедино, становясь продолжением его рук, его горла, его сердца.
Зал замер. Дыхание сотен людей слилось в одно, подчиняясь властителю сцены. Ни шепота, ни шороха платьев. Только скрипка и всепоглощающая тишина вокруг нее, которая была красноречивее любых аплодисментов.
В этой тишине, в боковой ложе на втором ярусе, сидела она. Вероника Соколова. Ее пальцы непроизвольно сжали бархатный поручень, костяшки побелели. Она не дышала, вслушиваясь в каждую ноту, каждый вибрато, каждый переход. Она была пианисткой, выпускницей Московской консерватории, и слышала в своей жизни множество великих исполнителей. Но это… это было иное.
