Красная роза в черном вазоне

Октябрьский дождь, мелкий и упрямый, как нищий у дверей собора, второй день подряд вымывал из Парижа последние краски. Он превращал шиферные крыши в мокрый графит, а огни фонарей – в расплывчатые акварельные пятна на асфальте. В своей квартире на острове Сен-Луи, где стены пахли старыми книгами и табаком, комиссар Жюльен Дюбуа сидел в глубоком кресле, глядя, как капли стекают по стеклу, словно слезы по невозмутимому лицу. В его руке был стакан, на треть наполненный янтарным кальвадосом. Напиток не согревал. Он лишь притуплял острые углы воспоминаний, которые в такую погоду всегда подступали ближе, шурша, как сухие листья по пустым аллеям.

Война научила его ценить тишину, но эта, послевоенная, была другой. Она не приносила покоя. Она была вязкой, тяжелой, наполненной невысказанными словами и неотпущенными призраками. Он сделал еще один глоток. Яблочный спирт обжег горло, оставив на языке привкус горечи и палой листвы – такой же, как у самого этого города, который отчаянно пытался нарядиться в блеск новой жизни, но под шелками и бархатом все еще носил шрамы.

Телефонный звонок пронзил тишину, как крик ночной птицы. Резкий, требовательный, он не оставлял сомнений в своей неотложности. Дюбуа поморщился, поставил стакан на стопку книг и поднял тяжелую бакелитовую трубку.

«Комиссар Дюбуа слушает».

Голос на том конце провода был молодым и нервным, принадлежал дежурному сержанту из префектуры на набережной Орфевр. «Комиссар, простите за беспокойство в столь поздний час. У нас вызов. Авеню Фош, семьдесят второй».

Дюбуа молчал, давая сержанту выложить все сразу. Авеню Фош. Это означало деньги, влияние и, как следствие, головную боль для полиции. Там не случалось банальных бытовых драк. Там трагедии разыгрывались за тяжелыми портьерами, под блеск хрусталя, и всегда имели привкус скандала.

«Убийство, комиссар. Жертва – баронесса Элен де Ламбер. Домработница нашла тело час назад».

Дюбуа прикрыл глаза. Имя было ему знакомо. Оно мелькало в светской хронике «Фигаро», в списках гостей благотворительных вечеров и патронов художественных выставок. Вдова стального магната, одна из королев послевоенного Парижа.

«Я выезжаю, – ровным голосом произнес он. – Оцепите все. Никого не впускать и не выпускать до моего прибытия. И скажите экспертам, чтобы не трогали ничего лишнего. Абсолютно ничего».