Дверь, которую не открывали
Октябрь цеплялся за Таллин мокрыми, костлявыми пальцами. Он соскребал позолоту с лип, превращая ее в грязную кашу под ногами, и полоскал город в бесконечном дожде, мелком и надоедливом, как зубная боль. Небо нависало над черепичными крышами Старого города и панельными коробками новых районов низким сводом из мокрого, свалявшегося войлока. Ветер с залива приносил не свежесть, а лишь сырую тоску и металлический привкус соли, который оседал на губах и, казалось, проникал в самую душу. Я шел по своему участку, и подошвы казенных ботинок издавали чавкающий звук, будто я брел по болоту, а не по брусчатке одной из улочек, примыкавших к Каламая. Моя серая милицейская шинель отсырела и потяжелела, впитав в себя всю промозглую безысходность этого дня. Она давила на плечи, и это давление было не только физическим.
Я служил в Таллине второй год. Меня, ленинградского детдомовца, после школы милиции занесло сюда распределением, как осенний лист в чужую лужу. Город меня не принял. Он смотрел на меня узкими окнами готических домов, молчал на чужом, гортанном языке, пах рыбой и углем. Я был здесь элементом чужеродным, деталью от другого механизма, вставленной не в тот паз. Моя форма, мой язык, сама моя суть человека, воспитанного системой, для которого государство было единственным родителем, – все это здесь выглядело неуместным, как армейский сапог на бальном паркете. И я отвечал городу тем же: глухим, молчаливым раздражением. Я делал свою работу. Регистрировал пьяные драки на танцплощадках, составлял протоколы на мелких спекулянтов, проводил профилактические беседы с неблагонадежными элементами. Я был винтиком в огромной машине правопорядка, и моя задача была простой – вращаться без сбоев и не задавать лишних вопросов.
Дом номер двенадцать по улице Нигулисте был старым, еще дореволюционной постройки. Серый облупившийся фасад, потрескавшаяся лепнина над окнами, похожая на шрамы. Он стоял, насупившись, вжимаясь в своих таких же пожилых и усталых соседей. Двор-колодец, куда никогда не заглядывало солнце, пах прелью и кошками. На первом этаже, в квартире номер сорок пять, жила гражданка Алида Пээбо, пенсионерка, бывшая учительница эстонского языка. Она и была причиной моего визита. Уже третий раз за месяц она жаловалась на шум из квартиры сверху, из сорок седьмой.
