Утро в лесу начиналось не с крика петуха и не с шороха ветра – а с дыхания. Тёплого, густого, как пар над чашкой молока. Оно поднималось из самой земли, из мягкой подушки мха, из влажных стволов, из глубоких теней, где даже свет казался сонным.
Машка шла босиком по тропинке – тонкой, как ниточка, и прохладной, как свежая простыня. Трава щекотала ступни, а между пальцами прятались холодные капли. Лес был ещё не совсем проснувшимся, но уже живым – дышал, слушал, ждал.
Воздух пах росой и чем-то ещё – словно в нём растворились сотни сказок, которые никто пока не рассказал. С каждым шагом становилось тише. Даже птицы, казалось, затаили дыхание, когда она проходила мимо. Машке вдруг почудилось, что тишина тут не просто звук – она живая.
Она присела на корточки и дотронулась до мха. Он был мягкий, чуть влажный, и удивительно тёплый. И вдруг ей показалось, будто под пальцами что-то шевельнулось. Не как жук или червячок, а как будто сам мох вздохнул. Очень тихо.
– Привет… – прошептала Машка, наклоняясь ближе. – Ты живой?
Ответа не было, но ветер слегка шевельнул её волосы, а где-то рядом упала капля росы. Она скатилась по листику и, прежде чем исчезнуть, отразила всё небо – маленькое, перевёрнутое, будто мир наизнанку.
Машка смотрела и вдруг подумала, что, может быть, именно там, внутри этой крошечной капли, кто-то живёт. Может, крошечная девочка, у которой дом из света и пылинок, и она просыпается, когда капля падает.
Всё вокруг было таким нежным, что даже дышать хотелось тише. Лес будто сторожил её мысли.
– Ш-ш-ш… – донеслось вдруг, едва слышно.
Машка вздрогнула и обернулась. Никого. Только ветка еле заметно качнулась, словно от прикосновения невидимой руки.
– Ш-ш-ш… – повторилось снова, чуть ближе, как выдох.
И тогда Машка поняла – это мох говорит.
Не словами, не голосом, а звуком, похожим на тёплый шелест. Она легла на живот, прижала щеку к мху – и лес открылся ей другим. Теперь она слышала, как под землёй тихо пульсирует жизнь. Как спят корни, как муравьи копают ходы, как медленно просыпаются грибы, вытягивая шляпки к свету. Это был язык, который понимало только сердце.
– Ты слушаешь? – спросил кто-то вдруг, не громко, прямо в её ухо.
