Зной стоял неподвижный и тяжёлый, как свинцовая пелена. Воздух над кладбищем за окраиной города зыбился от жары, расплываясь очертаниями мраморных ангелов и почерневших крестов. Даже собор, возвышавшийся позади, казался обессиленным и поникшим под палящим солнцем; его витражные окна, обычно сиявшие божественным светом, теперь были слепы и потускнели в ослепительном мареве.
Священник, отец Майкл, с трудом удерживал в дрожащих пальцах потрёпанный молитвенник. Его голос, обычно бархатный и уверенный, теперь был хриплым и прерывистым.
«Господи, упокой душу усопшей рабы Твоей, Маргарет, – начал он, и слова показались ему липкими и чужими, – и прости ей всякое согрешение вольное и невольное…»
Мысли путались. Он поднял взгляд над книгой, скользнул по немногим собравшимся и снова уткнулся в текст, стараясь не смотреть в ту сторону, где стояла она.
«…И яко нет человека, иже жив будет и не согрешит. Ты един еси безгрешен…»
«Лжец», – почудилось ему, будто эхо прозвучало в его собственной голове. Его ладони вспотели. Он сглотнул, пытаясь вернуть влагу пересохшему горлу, и продолжил, уже почти механически:
«…Правда Твоя – правда во веки, и слово Твое – истина.»
И в этот момент его взгляд, против его воли, снова сорвался и встретился с её взглядом. С этим острым, как бритва, взглядом женщины в тёмном, стоявшей под сенью старого дуба. Её тонкие губы были тронуты той самой ехидной, язвительной улыбкой. Отец Майкл запнулся, на секунду потеряв нить. Сердце болезненно ёкнуло.
«…Ибо Ты еси воскресение, и жизнь, и покой… покой…» – он повторил слово, пытаясь собраться с мыслями, но оно повисло в знойном воздухе бессмысленным звуком. Этот «покой», который он обещал усопшей, был такой же недостижимой иллюзией, как и его собственное спокойствие. Её улыбка, казалось, говорила: «Какой покой? Ты знаешь, что его не будет».
Он с силой сжал молитвенник, его костяшки побелели. Нужно было заканчивать. Собрав последние силы, он почти выдохнул, обращаясь больше к себе, чем к пастве:
«…И душе усопшей рабы Твоей Маргарет, в небесном Царстве твоем, сотвори вечную память.»
«Вечную память», – прошептали несколько голосов в толпе, но отец Майкл их уже не слышал. Он стоял, опустив голову, чувствуя, как жгучий стыд и древний страх поднимаются по его спине ледяными мурашками. В звенящей тишине, нарушаемой лишь жужжанием ос, её немая насмешка кричала громче любого церковного органа.
