Пролог
Вернисаж был её триумфом. Предсмертным. Галерея «L'Art et L'Âme» гудела низко, вибрировала, как натянутая струна арфы перед тем, как лопнуть – тревога, замаскированная под предвкушение. Воздух был густым, почти осязаемым: шампанское Veuve Clicquot шипело пузырьками тщеславия, дорогие духи – облака Chanel № 5, тяжелые шлейфы Tom Ford, резкие удары уда – сплетались в удушающий кокон. И над всем этим – тонкий, как запах пороха перед выстрелом, аромат успеха. Он всегда пах одинаково: выделанной кожей новых туфель и типографской краской свежих евро.
Оливия Дюран скользила сквозь эту толпу – банкиры с восковыми лицами, отполированными ботоксом до нечеловеческого блеска; коллекционеры с голодными глазами и нервными пальцами, инстинктивно тянущимися к рамам; искусствоведы, чьи челюсти одновременно перемалывали канапе и репутации. Она двигалась с выверенной грацией балерины на минном поле – хозяйка, чей контроль над этим маленьким миром был абсолютен.
Каждая деталь была подчинена. Скульптуры стояли с точностью хирургических инструментов. Sancerre дышало идеальным холодом восьми градусов. Свет – тёплый бархат на стенах, ледяное лезвие на металле – лепил драму из теней.
Она была не просто владелицей. Она сама была главным экспонатом. Безупречной инсталляцией под названием «Оливия Дюран, тридцать четыре года, абсолютный успех». Холодное совершенство.
И она не знала, что через двадцать минут – или вечность? – молоток ударит по этому совершенству. Методично. Безжалостно. С тихим триумфом эксперта, обнаружившего под слоем лака – искусную подделку.
Он появился из ниоткуда. Точнее – из слепой зоны её восприятия, того пространства справа-сзади, где мозг перестаёт регистрировать угрозы.
Среди пёстрой, оживлённо жестикулирующей толпы он был островом абсолютной неподвижности. Скульптурой из плоти. Безупречно сшитый тёмный костюм – не чёрный, а что-то глубже: цвет мокрого асфальта, цвет полуночи без звёзд – казался не одеждой, а второй кожей, натянутой на опасность.
Он не держал бокал. Не разговаривал. Не притворялся, что рассматривает искусство.
Он просто стоял у её центрального экспоната – абстрактной скульптуры из переплетённых лент хромированного металла под названием «Эхо» – и смотрел. Не на скульптуру.
На своё отражение в ней.
Оливия заметила его периферийным зрением – тем особым радаром, который у галеристов развивается годами и который отличает серьёзного покупателя от туриста. Этот мужчина излучал деньги. Старые деньги, не кричащие о себе. Опасные деньги.
