Пролог
Вернисаж был ее триумфом.
Галерея «L'Art et L'Âme» гудела, как идеально настроенный улей. Воздух был плотным от аромата шампанского, дорогих духов и едва уловимого запаха успеха. Оливия Дюран двигалась сквозь толпу гостей – банкиров, коллекционеров, искусствоведов – с отточенной грацией хозяйки, полностью контролирующей свой мир. Каждая деталь, от расстановки скульптур до температуры вина, была подчинена ее воле. Она была не просто владелицей. Она была главным экспонатом своей безупречной жизни.
Он появился из ниоткуда.
Среди пестрой, оживленно жестикулирующей толпы он был островом абсолютной неподвижности. Безупречно сшитый темный костюм, который казался темнее, чем тени в углах зала. Он не держал бокал. Он не разговаривал. Он просто стоял у ее центрального экспоната – абстрактной скульптуры из переплетенных лент хромированного металла под названием «Эхо».
Оливия, заметив потенциального клиента, направилась к нему.
– Впечатляет, не правда ли? – начала она с профессиональной, обезоруживающей улыбки. – Художник хотел исследовать идею того, как мир отражается в нас, а мы – в мире.
Мужчина медленно повернул голову. И улыбка застыла у нее на губах. Он не был похож на других гостей. В его глазах – пронзительно-зеленых, как зимнее Средиземное море – не было праздного любопытства. В них была интенсивность, почти физически ощутимая. Он смотрел не на нее, а словно сквозь нее.
– Вы ошибаетесь, – сказал он. Голос был низким, тихим, но он прорезал гул зала, как скальпель. – Она не отражает мир. Она его поглощает.
Оливия моргнула, сбитая с толку.
– Простите?
– Она поглощает свет, звук, людей вокруг, – продолжил он, не отрывая взгляда от блестящего металла, – и показывает не отражение, а свою собственную, холодную суть. Это не эхо. Это – идеальная клетка.
Его слова ударили ее, как порыв ледяного ветра. Клетка. Никто и никогда не говорил так о ее любимом экспонате. Он говорил не об искусстве. Он говорил о чем-то другом. О чем-то, что он увидел в ней самой.
– Интересный выбор для центрального экспоната, мадам Дюран, – добавил он, и теперь его взгляд впился в ее. – Такая безупречная, отполированная красота. И такая хрупкая. Один неверный удар – и отражение разлетится на тысячи осколков. И их уже никогда не собрать.
У нее по спине пробежали мурашки. Это была не искусствоведческая оценка. Это была угроза. Или пророчество.
