Когда время решает всё

Странно, но я запомнил не боль, не страх, даже не тот момент, когда понял, что происходит нечто непоправимое, – а совершенно идиотскую деталь: на экране компьютера в ту секунду высветилось уведомление о том, что моя подписка на стриминговый сервис автоматически продлена на год. Тысяча двести рублей списаны с карты. И я подумал – с какой-то отстранённой ясностью умирающего – что вот она, квинтэссенция современности: ты лежишь с парализованной половиной тела, а цифровой капитализм бодро пролонгирует твои обязательства на двенадцать месяцев вперёд. Словно ничего не случилось. Словно ты непременно доживёшь, досмотришь, доплатишь.

Впрочем, начну по порядку – насколько это возможно для человека, чья биография в одну секунду раскололась на «до» и «после». Граница прошла не по войне, не по любви, не по творческому прозрению, а по закупорке сосуда диаметром в полтора миллиметра где-то в левом полушарии мозга. Изящно, не правда ли? Вся наша хвалёная человечность, весь культурный код, все прочитанные книги и выученные стихи – заложники микроскопического тромба, который может образоваться просто потому, что ты три ночи подряд не спал, доделывая презентацию для людей, которые её даже не откроют.

Мне было сорок два. Это важно. Сорок два – возраст, когда ты ещё молод для инсульта по всем медицинским канонам, но уже достаточно стар, чтобы накопить критическую массу стресса, недосыпа, неправильной еды и иллюзии собственной неуязвимости. Я работал в издательстве – да-да, в одном из тех, что ещё держатся на плаву в эпоху, когда книга из сакрального объекта превратилась в контент, конкурирующий с роликами о котиках. Редактор отдела нон-фикшн. Звучит почти романтично, если не знать, что львиную долю рабочего времени я тратил не на поиск новых Оруэллов, а на выяснение, почему дизайнер опять накосячил с вёрсткой и можно ли уговорить автора убрать из текста про историю Древнего Рима теорию заговора.

Жена в те дни часто повторяла: «Тим, ты на себя посмотри – ходишь как зомби». Я отмахивался: потом отосплюсь, потом отдохну. Дочка Милана – ей было восемь с половиной – уже научилась не приставать с вопросами, когда папа сидит за компьютером с лицом, выражающим полное отсутствие папы.

– Пап, а ты придёшь на мой концерт?

– Конечно, солнце.

И не приходил. Авторская правка, дедлайн, форс-мажор. Она делала вид, что понимает. Я делал вид, что верю.