Тайга поглощала все: звук, свет, надежду. Сергей продирался сквозь частокол лиственниц и кедров, и с каждым шагом ощущение, что лес намеренно сдвигает свои зеленые стены, чтобы запереть его, росло. Воздух, густой и влажный, пахло хвоей, влажной гнилью и чем-то еще – сладковатым, почти парфюмерным ароматом, который резал обоняние неестественной чистотой. Он шел по следам, которые оставила его сестра, Ирина. Не по зарубкам на деревьях или оставленным вещам – те следы давно исчезли. Он шел по ее словам, впечатанным в страницы полевого дневника.
Ирина была этнографом. Она изучала мифы и легенды отдаленных поселений, затерянных в дебрях. В своем последнем сообщении, полном статики и обрывков, она говорила о «Лесной Матери», о «Мороке», о чем-то, что «не ест, а впитывает». Потом связь оборвалась.
Сергей, отслуживший в горячих точках и видавший всякие ужасы, поначалу отмахивался от ее «сказок». Но теперь, в гнетущей тишине этого леса, где даже птицы не пели, эти сказки обретали зловещую плоть.
Он нашел поляну. Та самая, которую Ирина описывала в дневнике как «место силы». Но сила здесь была не доброй. Поляна представляла собой почти идеальный круг, покрытый неестественно ярким, изумрудным мхом. В центре стояли несколько берез, их кора была покрыта сложными, витиеватыми узорами, словно резьбой. Присмотревшись, Сергей понял, что это не резьба. Это был мицелий. Плотная паутина грибницы, белая, с лиловым отливом, оплетала стволы, уходя в землю. Воздух здесь был особенно густ от того сладкого запаха.
И тут он их увидел.
Фигуры, застывшие между деревьями. Сначала он принял их за странные коряги или грибы-трутовики причудливой формы. Но это были люди. Вернее, то, что от них осталось.
Их тела, высохшие и обезвоженные, служили лишь каркасом для пышно разросшейся грибницы. Белые, нитевидные гифы прорастали из глазниц, свисали из открытых ртов, подобно слюде, оплетали конечности, сращивая их с ветвями и землей. Из грудных клеток некоторых «экземпляров» пробивались крупные, бледные, лишенные пигмента грибы с шляпками, напоминающими сморщенные, спящие лица. Это были «Плетеные», как назвала их Ирина. Люди, которых Лесная Мать не съела, а ассимилировала. Они не дышали, не двигались. Они просто были. Частью пейзажа. Частью единого, ужасающего организма.
