Кривыми линиями

Звуки уходили первыми. Не резко, не хлопком закрывшейся двери, а словно медленно отступающий прилив. Равномерный писк аппарата справа стал тише, превратился в далекое эхо, а потом и вовсе растворился в нарастающей ватной тишине. Затем ушло осязание: колючее прикосновение казенной простыни, холодок катетера на руке, даже собственная тяжесть на продавленном матрасе – все стало чужим, далеким, будто происходящим не с ним. Последним сдался свет. Белый потолок палаты потемнел, съежился в одну точку и погас, как старая лампочка.

Мир закончился. Остался только он.

И страх был не перед небытием. Пустоты он почти желал, как уставший путник – сна без сновидений. Нет, его пробирал до самого основания души иной холод – страх перед тотальной памятью. Предчувствие того, что сейчас ему покажут все. Не фильм, где он главный герой, а бесконечную, до мельчайшего кадра подробную запись с камеры наблюдения, где он – подсудимый. И судья – он сам.

Он еще не видел ничего, но уже чувствовал жар грядущего стыда. Не за большие, очевидные грехи – те хотя бы можно было назвать выбором, ошибкой, падением. Нет. Ему было заранее стыдно за каждую секунду пустоты. За каждую мысль, лениво скользнувшую не туда. За взгляд, брошенный с равнодушием на плачущего. За слово, не сказанное тому, кто в нем нуждался, как в воздухе. За всю ту колоссальную, звенящую пошлость мелочной жизни, которую он считал своей и единственной. Он вдруг понял, что всю дорогу шел, глядя себе под ноги, спотыкаясь о собственные желания, и ни разу не поднял голову к звездам, чтобы спросить: «Зачем?».

И в этой абсолютной тишине, в этом преддверии невыносимого самосуда, когда его «я» уже начало распадаться на мириады стыдливых осколков, в сознании вспыхнула последняя, ясная и до нелепости четкая мысль. Мысль не о Боге, не о прощении, не о матери.

Она.

Он никогда не был влюблен в ее образ – это было бы слишком просто. Он восхищался ею, как геолог восхищается совершенным кристаллом, выросшим в грязи под чудовищным давлением. Девочка, не знавшая грамоты, но говорившая с вечностью. Крестьянка, изменившая ход истории Европы. Святая для одних, еретичка в прелести для других. Но за всеми этими ярлыками он всегда пытался разглядеть суть – ту невероятную, непостижимую силу веры, которая могла двигать не только горами, но целыми народами.