В Чиангмае утро начиналось с запаха жареного риса и сладкой дымки благовоний. Но у Буа был свой ритм. Она вставала раньше, чем просыпались рынки, и шла по узким улочкам старого города, где тени домов ложились длинными полосами, и никто не обращал внимания на вторую жизнь, что начала проживать в ней.
Её имя на тайском значило "лотос". Это была странная ирония: цветок, чистый и нежный, растущий в грязной воде. Буа знала, что именно в этой двойственности и крылась её сила. Она умела видеть людей так, как будто каждый был открыт, как книга, – достаточно присмотреться, и страницы становились прозрачными.
Она работала в небольшой гестхаусе на окраине старого города – место, куда иногда заходили туристы, ищущие простоты и уюта. Буа встречала их с улыбкой, предлагала чай и рассказы о местных храмах. Но настоящий её промысел начинался позже, когда тишина наполняла улицы, и поздние гости возвращались с вечерних прогулок.
Она выслеживала особый тип человека: одинокие, немного потерянные любители приключений, уставшие от гудения собственных жизней, которым хотелось заблудиться в чужом городе. Их бедро держало дорогие марки, в их чемоданах были часы, и они редко выключали телефон. У них был слабый барьер между осторожностью и доверием. Это было её окно.
Она не любила спешки. План работал как медленный ритм: разговоры на веранде, приглашение на ужин, настой из местных трав, который успокаивал и усыплял, как тёплая беседа. Она брала всё, что ценно – часы, карты, бумажники – и прятала их в старом сундуке под полом. Тела – если случалось худшее – она уводила в тихий пруд с лотосами за домом. Там рыба редко прикасалась к их телам; цветы закрывали глаза, и вода хранила тайну лучше, чем земля.
Её мир был прост: правила, которые она выстроила, не требовали слов. Это была её месть судьбе, её способ жить в мире, который так легко обходил её стороной. День за днём её рутина стала хладной, ровной, как лезвие ножа, которое точат месяцами.
Первый раз, когда Буа увидела Сергея, он шел без карты и без спешки, как потерянный герой в старой книге. Он отставал от группы, остановившейся у торговых рядов, и останавливался у каждого прилавка, как будто выбирал по памяти. Его пальцы были грубыми от работы; в глазах – спокойная усталость. Он говорил по‑русски тихо, с лёгким акцентом, словно каждое слово весило.
