Глава 1. Последний дежурный день
Снежана Егорова выключила монитор, откинулась на спинку стула и потянулась так, будто пыталась вытянуть из себя весь этот день – вместе с усталостью, раздражением и запахом дезинфекции, который уже въелся не в халат, а в кожу. За окном больницы медленно угасал вечер – небо над Москвой было серым, как старый халат санитарки, и таким же безнадёжно-практичным. В отделении тишина, если не считать тиканья часов над дверью и редкого стука каблуков медсестёр в коридоре. Ещё два часа до конца дежурства. Два часа, которые тянутся, как резиновый жгут на старом шприце.
Она вздохнула, провела рукой по волосам – собранным в хвост так туго, что уже к обеду началась пульсирующая боль в висках. «Надо отпускать», – подумала она, но не стала. Привычка. Всё здесь – привычка. Привычка улыбаться пациентам, даже когда хочется кричать. Привычка молчать, когда начальство говорит глупости. Привычка терпеть, когда коллеги перекладывают на тебя лишнюю работу, потому что «ты же всё равно справишься». И да, она справлялась. Всегда. Потому что Снежана Егорова – не та, кто сдаётся. Не та, кто ноет. Не та, кто просит помощи. Она – та, к кому приходят за помощью. Хирург. Врач. Женщина, которая умеет зашивать раны, но не умеет зашивать собственные дыры в душе.
На экране телефона – сообщение от мамы: «Когда приедешь? Ужин остывает». Снежана закрыла глаза. Мама всегда так. Всегда ждёт. Всегда надеется, что дочь бросит всё и приедет. Что выберет семью, а не профессию. Что станет «как все» – выйдет замуж, родит детей, будет печь пироги по выходным. Но Снежана не как все. Она не умеет быть «как все». Она умеет быть первой, кто врывается в операционную, когда всё идёт не так. Умеет быть той, кто говорит «держись» – и сама держится, даже когда внутри всё трещит по швам. Умеет быть сильной. Потому что если она не будет сильной – кто будет?
Она ответила: «Скоро, мам. Часов в десять». И сразу пожалела. Потому что «скоро» – это не про неё. «Скоро» – это про тех, у кого есть время. У неё его нет. Ни на ужины. Ни на свидания. Ни на себя.
В семь часов она сдала дежурство. В семь тридцать – сняла халат, переоделась, поставила чашку в раковину и вышла на улицу. Воздух был влажным, с примесью выхлопных газов и чего-то весеннего – слабого, робкого, но всё же живого. Она глубоко вдохнула. Потом ещё раз. Потом – третий. Как будто пыталась вдохнуть не воздух, а саму жизнь. Ту самую, настоящую, которая не в операционной, не в истории болезни, не в бесконечных отчётах.
