Оливер
Сегодня мы прекрасно сработали, Поль. Набрали даже больше, чем предполагали. Но пища не пропадет! А еще мы близки к тому, чтобы освободить пару французских рабов. Кроме того, из разговоров арабов я узнал местные новости, а это всегда полезно. Нет, Поль, новости иногда намного важнее еды, они могут спасти жизнь или отнять ее. Глупый малыш, ты никогда не знал человеческой жизни. Ты почти такой же грубый как араб или турок и не обижайся – это правда. Тебе повезло, что ты брюнет – они принимают тебя за своего. Да, я не брюнет, зато говорю на арабском как араб. Среди сирийцев, ливанцев встречаются такие как я. Семена, посеянные крестоносцами, продолжают всходить. Кто они такие? Да, парень, ты совсем не образован, но я расскажу тебе эту историю как вернемся, только напомни мне. А ты уже сносно говоришь по-арабски. Еще полгода занятий и ты сможешь поселиться в городе, среди них и назваться арабом. Да, сможешь работать нашим агентом. Осторожно, здесь разрушена ступень. Что? Я не слышу. Давай, постучи! Они ответили. Это наши.
– Эй, Райнхард, Франсуа! Полин, ты? Кто с тобою?
– Это Дорис из Глазго. Ее привел Райнхард.
– Получается, мы земляки. Я долго жил в Глазго, Дорис. Но что мы стоим, здесь небезопасно. Пойдемте домой.
– Ха! Домой! С некоторых пор я ненавижу это слово.
– Дорис, у нас в Париже нет места надежней этого подземелья.
– Еще пара поворотов и мы на базе, вот подходящее слово для Дорис. Оливер, сегодня Райнхард со своими клошарами притащили кучу оборудования для лаборатории. Он поклялся, что сработал чисто, так замел следы, чтобы муслимы подозревали своих. А ты что раздобыл?
– Мы набрали колбасы и мяса килограммов пятнадцать. Я оставил в магазине четки, чтобы они искали воров среди своих.
– И давно вы так живете, Оливер?
– А что ты предлагаешь, Дорис? Попробуй выйти где-нибудь на пляс Пигаль, одетой в нормальную европейскую одежду и заговори на европейском языке. Представь, были такие дуры, которые стали легендой.
– Что с ними стало?
– Их изнасиловали толпы муслимов.
– А потом?
– Одну после этого убили за то, что посмела драться, другим повесили ошейники. Оскверненные не могут стать их женами.
– Как много европейских женщин стали их женами?
– Почти все до тридцати, которые остались живы после 43-го года. И девочки после тринадцати. Некоторые потом предпочли смерть, даже убивали своих мужей. И теперь в белых гетто трудно встретить девочек старше тринадцати, кроме совсем страшных или больных – муслимы их забирают себе.
