Посвящение:
Моей семье и Малике Хилал.
1919. Ты. Ты в моем воображении. Моя Дунечка. Скажи, скажи, что делать с этим страшным чувством. С этим чувством дикого опустошения и в то же время – сладкой привязанности. Я ведь гнию от желания быть нужным и важным. Я хочу быть особенным в твоих пленительных глазах, я тону в них. Знала бы ты, как иногда хочется тепла, ощущение инородности которого я уже успел позабыть. Знала бы ты, как это важно – видеть в себе человека. Мне сложно описать и принять свои чувства. Кажется, что проще обойти пешком всю Россию, чем рассказать тебе о том, что продолжительное время стоит комом в горле.
Впереди – яма. Сейчас лишь падение, одержимость. Позади – моя жизнь и надежда на счастье. Тебе лучше не знать. Лучше не знать.
«Авдотья Романовна!
Утро. Восход золотит Москву. Пишу в слезах. Поддатый. То жутко, то будто бы стыдно. Стыдно осознавать, что я – проблема и безутешное напоминание о совместном и навсегда унесенном ветрами молодеющей Родины прошлом. Ветрами, забравшими наш смех и наивный вздор, наше драгоценное детство.
Что же с нами стало? Я унизился до стеклянных бутылок. Мы позволили самим себе унизиться до иглы… Сегодня прошло две недели с тех пор, как Вас положили в желтый дом. Я разучился дышать. Две мучительные недели —четырнадцать дней душевной скорби.
Сколько раз я пробовал начать это письмо, сколько раз я сжигал черновик, любовно-ласково положив его в печь?
Поверите ли, что Вы первая из всех женщин, встреченных мною, с которой я был спокоен, которая позволила мне чувствовать себя свободно и отрадно?
Вы мое освобождение из оков бытия. Кажется, я забываю, как без Вас жить. Кажется, я забываю всех и вся, даже Вас самих, страстно любимых мною до головной боли…
Три чертовых года. Это время не вернуть – я знаю. Это время не вырежешь из моей собственной судьбы. Не вырежешь из моей судьбы четыре святые буквы: Дуня.
Помните ли, как рассказывали о сюжете, который выдумала ваша душевная болезнь? Про Сигизмунда, Варшаву, тени, маки? Я очень долго и мучительно об этом думаю. Я полюбил Польшу вслед за Вами, полюбил Варшаву, которая представала перед Вами в образе бледной шестнадцатилетней девочки – первое Ваше смущение, первый румянец Ваших ланит, на которые невозможно наглядеться…
Москва девятнадцатого года даст шанс на счастье и Вам, Дунечка! Что касается меня – дело сложное. Наркотик сжирает изнутри. Моя душа ноет, когда зависимость дает о себе знать. Я ненавижу, ненавижу это, а больше всего я ненавижу себя и поганую пустоту внутри груди! Ненавижу себя за слабость перед веществом. Ведь это ужасно – колоть его, когда в соседней комнатке плачет дитя любимой женщины!
