Глава 1. "Профессор и мужик"
История любит генеральные уборки. Раз в поколение она сметает к чертям накопленные условности, смывает позолоту с фальшивых авторитетов, сбрасывает с пьедесталов тех, кто привык к поклонению. И тогда выясняется простая истина: профессор без кафедры – просто человек с больными ногами, а мужик без поля – философ поневоле.
Война – лучший социолог из всех, что знало человечество. Она не читает дипломы и не интересуется родословными. Просто берет людей и трясет, как кости в стакане, пока не выпадет та комбинация, которую никто не планировал.
Иван Артемьевич Соколов прожил полвека в мире Слов с большой буквы. Древнегреческие тексты были ему ближе соседей по коммуналке, а латинские изречения – понятнее разговоров с дворником. Он мог часами рассуждать о нюансах перевода одной строчки Эсхила, но терялся, когда тот же дворник спрашивал, во сколько убирать снег.
Тридцать лет кафедры классической филологии. Тридцать лет уважения, граничащего со страхом. Студенты боялись его экзаменов, коллеги – язвительности, деканат – принципиальности. Соколов принадлежал к тем людям, которые никогда не идут на компромиссы, ибо уверены: истина дороже комфорта.
– Невежество не порок, а несчастье, – любил повторять он, постукивая указкой по доске. – Но нежелание избавиться от невежества – уже порок.
Квартира на Арбате напоминала филологический музей: стеллажи до потолка, фолианты в кожаных переплетах, бюсты античных мыслителей. Жена Александра Петровна давно смирилась с тем, что мужа больше интересуют мертвые греки, чем живая супруга. Детей не было – Иван Артемьевич считал, что воспитание чужих детей в университете отнимает достаточно сил.
Когда началась война, профессор отнесся к ней как к досадному историческому эпизоду, нарушающему нормальное течение научной жизни. Он искренне верил, что мир вращается вокруг культуры, а все остальное – временные неприятности.
– Варвары приходят и уходят, – говорил он жене, – а Софокл остается.
Остался бы. Если бы осколок в октябре сорок первого не снес Ивану Артемьевичу полжизни вместе с обеими ногами.
Но война с профессором еще не закончила. Ранение оказалось лишь первым актом долгой трагедии. Врачи спасли жизнь, но борьба за то, что от нее осталось, растянулась на годы. Гангрена, сепсис, бесконечные операции – одну ногу ампутировали сразу, вторую пытались сохранить почти два года. Месяцы в реанимации сменялись неделями в хирургии, передышки – новыми кризисами.
