Наша стальная шхуна прорезала холодное Охотское море, двигаясь навстречу северному ветру, то и дело тушащему сигареты проводников – угрюмых моряков, чудом согласившихся доставить нас, небольшую группу учёных, во что бы то ни стало пожелавших увидеть необычную загадку, скрытую глубоко в суровых снегах Сибири. Там, в столь далёком уголке России, куда не ходят поезда и не летают самолёты, по рассказам охотников спрятана вечно-зелёная поляна. Её не берут ни бури, ни время – на ней в любое время года всегда растёт зелёная трава, а цветы имеют красоту не сопоставимую ни с чем.
Признаюсь честно, мы не были взбудоражены этой легендой. И только крошечная чёрно-белая фотография хотя бы немного развеивала наш скептицизм.
– Но даже так, – пыхтел полный Борис Николаевич Морозов, переваливающийся с ноги на ногу на качающейся палубе, – снимок может оказаться подделкой, ничему в этом мире верить нельзя.
Мы, молодые, посмеивались над нашим осторожничающим командиром предстоящей экспедиции:
– Бросьте, Борис Николаевич, вспомните поговорку: не попробуешь – не узнаешь.
Только команда шхуны, состоящая преимущественно из местных Сибиряков, не улыбалась, слушая наши, в общем-то, отвлечённые и праздные разговоры. Все они выпускали, кажется, больше чёрного дыма, чем корабль, бесперебойно жующий уголь. Видно, у местных моряков так было принято. Мне не нравился ни этот запах, которым, по-моему, пропиталась даже моя одежда, ни курение в целом, но я понимал, возразить им, напомнить, что так их жизнь будет коротка – и глупо, и бестактно.
Местный нелюдимый контингент живёт в далёкой Сибири по каким-то своим, неведомым мне законам: много молится, глядя на северо-восток, куда мы и направлялись, на каком-то своём, незнакомом языке; мало спит, отчего-то постоянно судорожно ворочается во сне; как уже говорил раньше, много курит – я так часто обращаю на это внимание потому, что редко когда можно было встретить их без трубки в зубах – будто бы желая до дна наполнить свои лёгкие убийственным ядом.
Они, строго говоря, вообще были очень непривычны нашим столичным глазам: молчаливые, холодные, носящие будто бы некую серую, непроницаемую маску, за которой скрывали свои истинные чувства. Почему были такими, так и осталось той тайной, кою мы не сумели разгадать как ни старались. Кажется, Миша Милов, всё время старавшийся чем-нибудь подсобить нелюдимым морякам, пытался разглядеть искру в их глазах, но так ни к чему и не пришёл.
