I
Мой отель был расположен через дорогу от кладбища. Я увидел его из окна автобуса по дороге из аэропорта. Между прутьев кладбищенских ворот, ослепленные рассветом, глядели тусклые глазки свечек под красными колпачками.
Пробудившись от отвратительного дневного сна, после которого настигает чувство промозглой пустоты, я посмотрел на часы – было пять вечера. На город уже опустились лиловые сумерки. Одевшись, я отправился на станцию метро «Малостранская». Это был единственный ориентир, который мне дали мои друзья, с которыми я должен был встретиться, помимо нескольких размытых фотографий одного из тысячи здешних пивных баров, в котором они, встретившись, засели.
Дорога поднималась под небольшим уклоном вверх и шла между трамвайными путями и кладбищем. Я решил зайти. Прогулялся по центральной дороге, все время ища глазами хоть одну живую душу, сделал пару фоток самых, на мой взгляд, красивых надгробий, после чего двинулся дальше и вскоре оказался у торгового центра, через который попал на станцию «Флора».
II
Мне потребовалась помощь нескольких русскоговорящих туристов, встреченных мною по пути, чтобы попасть в ту пивную, где сейчас сидели мои друзья. Я шел, лавируя между толпами туристов, лепечущих неразборчивыми звуками тысячи языков, поднялся по каменной дороге, уходящей вверх и заворачивающей во двор, где уже довольно кислые от времени стальные мужчины мочились прямо перед музеем Кафки, – и оказался перед дубовыми дверями «Швейки».
Мне пододвинули стул, и я сел. Стол ломился от жирной масляной еды: огромные зажаренные куски мяса, наваристые супы, чесночные гренки и вяленый сыр. Разговор не уходил дальше происходящей на столе циркуляции блюд. «Передайте соль», «Какую вкусную мне принесли рульку, за сорок крон всего». Но им действительно лучше не отвлекаться от насущного, потому что тогда начинаются разговоры о плохой власти и делах на «личном». В общем, циркуляция боли. Не знаю, от духоты ли душевной или физической, рождаемой исполинскими жаровнями и густым пивным чадом, но мне захотелось уйти.
Я встал из-за стола, а на вопросительные взгляды друзей ответил, что перелет выдался трудным, и мне нужно отоспаться, чтобы прийти в себя.
Распрощавшись со всеми, я вышел в прохладный пражский вечер.
III
Я родился неизлечимо больным, – думал я, шагая по мокрой брусчатке. – С самого рождения во мне выделяется желчь черных фатальных мыслей, которую я вынужден неустанно спускать, вытягивая себя утешительным выводом из трясины бессмысленности. Тяга, искреннее желание давно не умасливали мои поступки, отчего каждое движение отзывается болезненным скрипом. Я сплю, укутавшись своими фантазиями, но сквозь этот сон мне досадно от того, что вовне меня ничто не ждет, а лишь переливается бессмысленным калейдоскопом событий и переворачивается листами календаря.
