То, что наш самолет захвачен бандой террористов, мы узнали только перед самым концом полета.
Мы, конечно заметили, что сразу же после взлета какие-то молодые люди, аккуратные такие мальчики лет по двадцать, встали со своих мест и все ходили туда-сюда.
Были они вежливы и предупредительны. Извинялись, если случайно задевали кого-нибудь из пассажиров.
А так полет был, как полет: тихий, уютный и сонный.
Лишь стюардессы были необычайно внимательны, а стюарды – особенно серьезны.
Так мы и летели: кто читал, кто дремал.
М – это дружный и сплоченный симфонический оркестр нашей городской филармонии.
Полный состав оркестра – это вам не квинтет какой-нибудь, так что заняли мы едва ли не половину самолета, почти весь экономический класс.
Правда, небольшая элитная группка во главе с дирижером обособилась и находилась где-то в середине бизнес-класса.
Мы им завидовали: там выпивку подавали в неограниченном количестве, а нам – по норме.
А я так и вовсе изошел завистью по поводу нашего дирижера.
Были мы с ним одного возраста, пола, цвета кожи, вероисповедания, оба музыканты.
Жили на одной улице.
Ходили в одну школу.
И музыкой начали заниматься почти одновременно.
С одной лишь разницей: я занимался из-под палки, а он – по призванию.
Впрочем, не скажу, что ненавижу музыку, я к ней просто равнодушен.
А он, когда играл, а затем дирижировал, прямо дрожал весь, словно улетал в такие дали, куда таким, как я, не заглянуть никогда.
В детстве я его всячески обзывал и пытался обидеть. И потом, когда мы подросли и родители пустили меня по его следам, я не видел в его одержимости ничего хорошего. А вот когда он стал за свой талант и эту свою одержимость получать материальные блага, причем немалые, стал я понимать, что он, а что я.
И женился он удачнее, и дети у него умнее, и сейчас вон сидит, виски пьет от пуза, а не по норме, как я.
Конец ознакомительного фрагмента.