У нижних ворот Мытного рынка, что был в самом центре города, до Кремля рукой подать, испокон веков стояла небольшая, чуть больше домашнего холодильника, будочка по ремонту обуви, вечно пахнувшая удивительными запахами клея, кожи и крепкого табака.
И в этой самой будочке, сколько я себя помню сидел, вечно согнувшийся над очередным ботинком, сапожник дядя Зина. Мастером он был от Бога. Половина жителей города ходила в пошитой или отремонтированной им обуви. И даже говорят, что весной 1945 года он самолично пошил и послал в подарок маршалу Жукову сапоги, и маршал в этих самых дяди-Зининых сапогах принимал парад Победы в Москве на Красной площади.
Дядя Зина в молодости был кудрявым брюнетом, ходил в жилетке, шикарных лаковых из тончайшей кожи полусапожках и слегка приспущенных на них шароварных брюках.
С годами дядя Зина поседел, полысел, сапоги его потускнели. Но глаза! Его глаза оставались все такими же неизменно живыми, как и в молодости.
Долгие годы дядя Зина сидел и стучал своим уникальным молоточком в своей будке, никому не мешая, чинил обувь, слушая то, что говорят люди вокруг.
Но в пылу демократических реформ шустрые молодые архитекторы города попытались убрать будку, как анахронизм прошлого времени, а вместе с ней и дядю Зину.
По слухам, вмешался наш кудрявый губернатор, приходившийся ему родственником по маме, и дядю Зину вместе с его сапожной будкой оставили в покое. Правда, после этого будку почему-то перекрасили в синий цвет и даже немного подновили внутри.
Сам я жил в двух шагах от рынка в старом деревянном домике у Черного пруда и каждую свободную минуту бегал на рынок к дяде Зине, который всегда, независимо от моего возраста, охотно вел со мной беседы, как с равным, причем самым серьезным и доверительным образом.
Я любил дядю Зину и люблю до сих пор.
Я помню всех его жен, но многоженцем дядя Зина никогда не был. Просто жены его, за исключением первой, быстро умирали. И поэтому знакомился я с ними постепенно, по мере их вхождения в семью дяди Зины.
