Рассвет в поместье Первого Советника был творением искусных рук.
Не тем, что дарило небо, а тем, что создавали его садовники, слуги
и архитекторы. Первые лучи солнца, пробивавшиеся сквозь разреженный
воздух Верхнего города, ловились сложной системой зеркал и призм,
установленных на восточных башнях, чтобы затем, смягченные и
рассеянные, изливаться в его личные покои, окрашивая мраморные полы
в цвет жидкого золота. Воздух, напоенный ароматом ночного жасмина и
сандала, был тих и безветрен — никакой случайный сквозняк не смел
нарушить утреннюю медитацию хозяина дома.
Цзинь Лун сидел в позе лотоса на простой циновке, его руки
покоились на коленях, ладонями вверх, кончики больших и
указательных пальцев соединены. Глаза были закрыты, дыхание —
медленное и глубокое, будто бездонный колодец. Со стороны он
выглядел как древний мудрец, погруженный в созерцание Дао. Но
внутри, за этой безупрежной маской, кипела работа. Мысли, точные и
безжалостные, как лезвия гильотин, выстраивались в сложные схемы:
распределение ресурсов, смещение вассальных семей, тонкое давление
на министров, расчет доходов от Садов Удовольствий и поставок
черного лотоса. Каждое утро он приводил в порядок свой разум,
готовя его к новому дню власти. И плевать, что он сошел с корабля
лишь пару часов назад, разум должен быть чист, чтобы принимать
правильные решения.
Его медитацию прервал звук шагов. Неслышных для обычного уха, но
для Цзинь Луна — громких, как барабанная дробь. Они были не из
сада, а из внутренних покоев — быстрые, сбивчивые, прерываемые
паузами. Шаги того, кто боится, но не может не идти.
Цзинь Лун не пошевелился, не открыл глаз. Он просто перестал
дышать на мгновение, впитывая нарушенную гармонию. Внутри него
медленно поднималась волна гнева, всем известно, что нарушать его
медитацию можно лишь в самых крайних случаях.
— Ваше Превосходительство... — голос управляющего, старого Ли,
был похож на шелест сухих листьев, но сейчас в нем дрожала сталь
страха.
— Говори, — Цзинь Лун не изменил позы. Его голос был тих и
ровен, как поверхность лесного озера.
— Гонец... от Дневного Мастера... — старик замялся, подбирая
слова, которые не разразят гнев. — Вернее... от людей в его
поместье. Ночью... случилось непотребство.
Цзинь Лун медленно открыл глаза. Они были темными, как обсидиан,
и столь же холодными. Он не повернул головы, глядя прямо перед
собой на идеально подстриженную карликовую сосну, символ долголетия
и несгибаемой воли.
