Если бы
мраморные статуи могли ходить, говорить, одеваться и есть, ездить
верхом, отдавать распоряжения и проверять их выполнение, они
выглядели бы в точности так же, как рувард Низинных земель граф де
Бретей.
Александру казалось, будто он заледенел — запретил
себе чувствовать, запретил бояться и надеяться. Он что-то ел, сам
не замечая что. Во что-то одевался — видимо, во что-то
соответствующее его статусу, потому что удивленных взглядов его
одежда не вызывала, но даже если бы и вызвала — сейчас это было
неважно. А важно было то, чтобы его распоряжения выполнялись в
точности и без задержек. Он не хотел споров, не хотел слышать
оправдания, ему нужна была только четкость, аккуратность и
быстрота.
Как ни
странно, знать Низинных земель полагала его состояние достойным
принца, уверяла, будто рувард, наконец-то, избавился от
французского легкомыслия и преисполнился добродетелей, свойственных
провинциям. Для полного идеала, уверял Молчаливый, Бретею не
хватало только принять веру Кальвина, но принц Фризии не имел
привычки менять убеждения и потому по прежнему ходил в католическую
церковь, радуя жителей Брюсселя, где должна была проходить
коронация.
Даже те
бедолаги, что заслужили выговор от руварда, полагали это в порядке
вещей. Рувард, конечно, феникс милосердия, говорили они, вот только
главное слово здесь было — феникс. А феникс — существо
почти мифологическое, в обыденной жизни столь же невозможное, как
черный бриллиант, существо, не знающее слабостей, ошибок и
сомнений, не способное гнуться и сдаваться, и потому с трудом
смиряющееся с пригрешениями обычных людей. А раз так, то разумный
человек в присутствии феникса должен забыть о разгильдяйстве и
стараться как можно лучше выполнять распоряжения его высочества,
если, конечно, не хочет огрести. О том, как можно было
огрести, в свое время прекрасно показал инспектор руварда — Гейред
ван Дален. И пусть граф де Бретей ничем не походил на несчастного
калеку, да и палки в его руках не было, что-то неуловимо схожее у
обоих было. И чему тут удивляться? — пожимали плечами пострадавшие.
— Каков хозяин, таков и пес, каков господин, таков и слуга.
Обратное тоже было верно. Магистраты Брюсселя в цветах и красках
могли бы рассказать, как униженно молили Бретея о прощении, стоя на
коленях, босиком, да еще и с веревками на шеях — за минувшие годы
эти почтенные люди успели поверить в реальность горячечных мечтаний
Пьера Эпинуа и теперь не хотели повторения «старого
урока».
