* * *
Человек.
Нет, не чужой. Вырядился. В белом хитоне… Отсюда не видать, но я не удивлюсь, если красавец писаный. Тогда все сходится.
Хорошо, что я стар. Мне не грозит ничего, кроме смерти.
Хорошо, что я пьян. Иначе мне пришлось бы хоронить свое любопытство и обманывать самого себя, что не осталось иного удовольствия, как только потрепать языком с незнакомцем.
Отсюда и не видать, мужчина или женщина.
Эх, старый дурень. Женщина? Одна? Здесь, в Зарыданье?
От дурня слышу. Почему и нет, если пришлый? Слышал я от стариков, сам будучи отроком, что за нашими горами, – да не за этими, – за нашими! – так вот, за нашими горами, там, куда падает тень от палки в полдень, встают еще более высокие горы, а за ними – земля, гладкая, как речь льстеца. И землю эту заселяют люди, у которых верховодят женщины – с власами до земли и одной грудью. Они…
Это он.
Так вот, они…
Враки! Ты сам старик, да, да, не притворяйся,
и уж ты-то знаешь, насколько можно верить речам стариков, особенно после пузатого кувшина.
Насчет кувшина ты прав. Налью.
Погоди. Ты сказал: это он?
Или подождать?
Не может быть. Что же ты сидишь и тратишь время попусту
наедине с этим кувшином?
Ну, давай, давай.
Скрыться не успеешь?
От смерти не убежишь.
Кха! Кху! Ху! Хух!
Дурень.
Уф…
И как эллины пьют вино, разбавленное водой? Пить вино, разбавленное водой, оцени сравнение, все равно, что познать девственность, разбавленную другим мужчиной. А?
Ты пьяный похотливый старик.
Точно.
А вот насчет стариков, разбавляющих истину ложью… Не ко всем это относится.
