1. 1. Голодранка за дверью
18 мая, вечер-ночь
«Вечность — это любовь, закаленная временем». У. Блейк
Дверь входа в стационарный портал пространственных перемещений на Лубянке была зеркальной.
И отражающаяся в ней сейчас фигура с прискорбием констатировала:
«Ты облезлая дура, Ди». Грязная, тощая, издерганная, белобрысая швабра с подбитым глазом, с располосованной щекой, немытой головой и в одном кроссовке.
Брошенные напоследок сиятельным начальством слова:
«С глаз моих долой, к бильвизам* подзаборным, так их разэдак, трижды за ногу о поребрик, глусуна* вам на коврик под дверью, видеть вас не могу больше, сил нет, в отпуск изыдите, брысь!» — могли означать что угодно. Она и слова такого не знала раньше — «отпуск».
Ночь, проведенную после «Драконьего разбора полетов» в подвале тринадцатого отдела Иной Инквизиции, никак нельзя было назвать лучшей ночью в жизни Венди.
Ничего приятного. Тривиальный разнос в исполнении вполне справедливо негодующего начальства. Никакой романтики.
Спросила дежурного по портальной: «Куда приличные иные ходят в отпуск, когда их туда послали?». Тот лишь ухмыльнулся: «Скажи еще спасибо, что он тебя вообще не развоплотил».
Отпуск. Ничего не значащее слово. Шесть букв.
Ладно. Как говаривал лучший друг ее, Валерино Гуло, или попросту Лер: «Будем разгребать проблемы строго по мере поступления».
Сейчас ее насущными проблемами были: серьезно искореженное и отчаянно болевшее лицо, отсутствие душа (она была согласна уже даже просто на раковину) и ужина (обеда и завтрака, и так второй день).
Ежели совсем перестать наконец врать хотя бы себе любимой, то пора уж было признаться: у нее сейчас были проблемы и посложнее, но их решения не предвиделось.
А потому решительной и твердой рукою Венди снова задвинула все самое сложное на самую дальнюю полку своего персонального хранилища личных проблем. Пусть постоят. Места на этих полках становилось все меньше, проблем все больше, а смелости в них разобраться у Ди так не прибавлялось.
Итак! Рваная ядовитыми суккубьими когтями морда, кромешная грязь, булькавший голодными трелями живот и внезапный отпуск.
Было неприятно. И вовсе не от того, что болтавшаяся на весу босая нога затекла, нестерпимо болевшее лицо стремительно продолжало опухать, а желудок зажигал изжогой.
Прежде всего тоскливо было от неожиданно настигшего, неведомого ей раньше чувства. Щемящего одиночества.
